Традиционная реакция отечественного рынка труда на экономические потрясения разного порядка — амортизация шоков преимущественно за счет сокращения реальной заработной платы и сжатия рабочего времени и в меньшей степени за счет падения занятости и роста безработицы — во многом снова проявилась в период кризиса, вызванного последними санкциями и снижением спроса на многие товары. Однако, в отличие от прежних периодов неурядиц, безработица не выросла, наем рабочей силы увеличился, а число вакансий даже возросло вследствие частичного перехода экономики на мобилизационную модель.

Заместитель директора Центра трудовых исследований НИУ ВШЭ, член-корреспондент РАН Ростислав Капелюшников проанализировал сходство и отличие реакций отечественного рынка труда на экономические кризисы XXI века и вызванное ими сокращение спроса на рабочую силу. Сравнительное исследование и его выводы он изложил в препринте «Российский рынок труда: статистический портрет на фоне кризисов», недавно опубликованном в серии «Проблемы рынка труда».

Автор отмечает: российский рынок труда отличается специфической реакцией на экономические кризисы разной природы. Сокращение спроса на рабочую силу во время циклического кризиса 2008–2009 годов, кризиса, возникшего вследствие первой волны санкций 2014–2015 годов, и вызванного пандемией массового прекращения работы в 2020 году не порождало в России характерного для многих стран значительного падения занятости и роста безработицы. Эти процессы преимущественно замещались сокращением рабочего времени и снижением заработной платы.

Ростислав Капелюшников проанализировал динамику численности рабочей силы в России и ее изменения вследствие повышения пенсионного возраста после поправок в пенсионное законодательство. По его расчетам, оно повысило участие в рабочей силе мужчин 60–61 года и женщин 55–56 лет на 10–15 п.п. Тем не менее численность рабочей силы в 2021 году снизилась по сравнению с 2018 годом на 0,9 млн человек — до 75,3 млн (на 1,1%). «Пенсионный» прирост поглотили негативные демографические факторы.

ПЕНСИОННАЯ РЕФОРМА СПОСОБНА КОМПЕНСИРОВАТЬ ЛИШЬ НЕБОЛЬШУЮ ЧАСТЬ ПОТЕРЬ В РАБОЧЕЙ СИЛЕ, ОЖИДАЮЩИХСЯ В ПРЕДСТОЯЩИЕ ДЕСЯТИЛЕТИЯ ИЗ-ЗА СОКРАЩЕНИЯ ЧИСЛЕННОСТИ НАСЕЛЕНИЯ И ЕГО СТАРЕНИЯ

Последнее десятилетие изменило структуру российской занятости. В частности, отмечает Капелюшников, в общей численности занятых на 8 п.п. упала доля молодежи до 30 лет и менее значительно, на 3,5 п.п., — доля лиц предпенсионного возраста (45–54 года). Одновременно на 7 и 5 п.п. увеличились доли работников среднего (30–44 года) и пожилого (старше 55 лет) возрастов. Такие изменения означают постепенное старение занятых. К моменту вступления в наиболее продуктивный возраст (35–40 лет) малочисленных молодежных когорт растущее старение рабочей силы может привести к ощутимым потерям в производительности, прогнозирует исследователь.

Эти потери, однако, частично компенсировало повышение образовательного уровня работников. Доля занятых с высшим образованием постоянно растет, за последнее десятилетие она увеличилась на 5 п.п. Сейчас вузовские дипломы имеют примерно 40% работников. Приток работников с высшим образованием должен позитивно влиять на производительность труда.

Низкая безработица без экономического роста

Исследуя реакцию российского рынка труда на экономические шоки, Капелюшников отметил, что сокращение ВВП на 1 п.п. не приводило к пропорциональному снижению занятости. Она уменьшилась на 0,27 п.п. во время финансового кризиса 2008–2009 годов, на 0,16 п.п. во время первого санкционного кризиса 2014–2015 годов и на 0,28 п.п. во время пандемии. Столь низкая эластичность (0,2–0,3) предполагает высокую стабильность занятости, ее подстройка к неурядицам шла преимущественно по иным каналам. В последний кризис, вызванный беспрецедентными по масштабам санкциями, была зафиксирована исключительная реакция: при снижении ВВП на 2,1% занятость даже увеличилась. «Очевидно, что вывод о высокой устойчивости российской занятости к возможным перепадам экономической конъюнктуры получил очередное подтверждение», — пишет ученый.

Фактические и сезонно скорректированные оценки уровня занятости для 2005–2021 годов отражают его реакцию на шоки. Во время финансового кризиса 2008–2009 годов и пандемии он снизился на 1,2 и 1,5 п.п. соответственно и почти не изменился в 2014–2015 годах (минус 0,2 п.п.). Эффект нынешнего санкционного кризиса оказался аномальным: занятость подросла на 0,6 п.п.

Численность безработных, подсчитанная по методике Международной организации труда (МОТ), упала в 2005–2022 годах с 5,2 млн до 2,9 млн человек, ее уровень снизился с 7,1% в 2005 году до 3,9% в 2022 году, а сейчас уже до 3,2%. Последний показатель — абсолютный рекорд, столь низкой безработицы в России не наблюдалось никогда. Автор задается вопросом: как отечественной экономике, долго находящейся в состоянии полустагнации, удалось добиться подобного результата?

Ученый обращает внимание на то, что безработица весьма умеренно реагировала на негативные шоки. В период кризиса 2008–2009 годов при падении ВВП на 7,8 п.п. она выросла на 2,1 п.п., во время первого санкционного кризиса 2014–2015 годов при падении ВВП на 2 п.п. она прибавила 0,4 п.п., а в период пандемии увеличилась на 1,2 п.п. при падении ВВП на 3 п.п. Наконец, в нынешний кризис она снизилась в 2022 году по сравнению с 2021 годом почти на целый процентный пункт, сократившись до исторического минимума.

НИЗКИЕ ПОКАЗАТЕЛИ ОБЩЕЙ БЕЗРАБОТИЦЫ ВО МНОГОМ СВЯЗАНЫ СО СДВИГАМИ В ВОЗРАСТНОЙ И ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЙ СТРУКТУРЕ РАБОЧЕЙ СИЛЫ

За последние 10–15 лет в ее составе сократилась доля групп с высоким риском безработицы (молодежи, лиц с невысоким уровнем образования) и значительно выросла доля лиц среднего возраста и обладателей вузовских дипломов, для которых ее риск существенно ниже. Этот структурный сдвиг мог привести к дрейфу нормы безработицы в сторону ее снижения.

Оценки показывают: без переформатирования социально-демографической структуры рабочей силы уровень общей безработицы в 2021 году достиг бы 5,7% — почти на целый процентный пункт выше наблюдавшегося. Однако, полагает автор, снижение объясняется и экономическими факторами: снижением предложения труда, активизацией спроса на него и изменениями его структуры.

Неформальность и дистант

Капелюшников также отмечает: надежды на переток значительной части работников в неформальный сектор во время кризиса малообоснованны. На рецессии неформальная занятость, вопреки ожиданиям, реагировала скорее сжатием, чем расширением. Так происходило не всегда: на первом этапе финансового кризиса 2008–2009 годов она резко повысилась, но затем на его пике столь же резко снизилась.

Кризис во время пандемии ударил по неформальному сектору сильнее, чем по формальному: во II квартале 2020 года численность неформальных работников упала на 12%, уровень неформальной занятости снизился почти на 2 п.п. Близкой была ситуация на пике второго санкционного кризиса в 2022 году: неформальный сектор потерял почти 10% рабочих мест по сравнению с серединой 2021 года.

ОПЫТ ПОСЛЕДНИХ КРИЗИСОВ СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ ОБ ОТСУТСТВИИ СКОЛЬКО-НИБУДЬ ЗНАЧИМОГО ДЕМПФИРУЮЩЕГО ЭФФЕКТА, КОТОРЫЙ БЫ ОБЕСПЕЧИВАЛ НЕФОРМАЛЬНЫЙ СЕКТОР

В коронавирусный кризис резко повысилась значимость дистанционной занятости. На пике локдауна в апреле — мае 2020 года трудовые обязанности из дома выполняли, по разным оценкам, от 6–7% (обследование рабочей силы Росстата) до 15% (РМЭЗ НИУ ВШЭ) занятых.

Летом 2020 года доля дистанционных работников снизилась до 1,5–2% по данным ОРС и до 6–7% — по данным РМЭЗ, а в 2021 году, несмотря на всплески заболеваемости, сократилась до 0,6 и 2% соответственно.

Уменьшение масштабов дистанционной работы вызвано снижением производительности труда из-за совмещения трудовых и домашних обязанностей и негативным отношением большинства занятых к новому формату работы.

Автор предполагает, что дистанционная занятость на российском рынке труда будет применяться в ограниченных масштабах и ее вероятный рост окажется весьма медленным. Однако, отмечает он, в период пандемии российские компании хорошо освоили этот нестандартный режим и при столкновении с новым аналогичным шоком ничто не помешает им вновь перевести на дистант значительную часть персонала.

Сокращать рабочее время, но не увольнять

Наиболее гибким механизмом подстройки рынка труда в России стало снижение рабочего времени и заработной платы. Например, отмечает автор, в 2008–2009 годах падение ВВП на 1 п.п. сопровождалось снижением количества отработанных часов на 0,35 п.п. Аналогичные эффекты для кризиса 2014–2015 годов и пандемии 2020 года были выше: 0,45 п.п. и 0,6 п.п. соответственно. «Можно сказать, что основной удар коронакризиса приняло на себя именно рабочее время», — пишет Капелюшников. На пике нынешнего санкционного кризиса (II квартал 2022 года) падение ВВП на 4,1 п.п. вызвало сокращение продолжительности рабочего времени на 1 п.п. Следовательно, у рабочего времени эластичность была существенно выше, чем у занятости.

Ростислав Капелюшников также обратил внимание на масштабное использование в России неполной занятости. На негативные шоки этот показатель неизменно реагировал активным ростом. В 2014–2015 годах он подрос примерно на 0,5 п.п., в разгар коронакризиса в 2020 году вырос до рекордных за период наблюдений 7% (прирост по сравнению с докризисным периодом почти на 4 п.п.), а с начала второго санкционного кризиса увеличился на 0,5 п.п. Этот инструмент, отметил ученый, особенно активно применялся в автомобилестроении, на авиатранспорте и в гостиничном и ресторанном бизнесе: на пике пандемийного кризиса им были охвачены 42, 30 и 25% работников соответствующих отраслей, в 2022 году — 42, 15 и 20%.

Значительное распространение получило и квазидобровольное сокращение рабочего времени — отпуска за свой счет, которые чаще всего берут летом. В 2010-е годы доля занятых, бравших отпуска без содержания, выросла с 5–6 до 7–9%.

ПОХОЖЕ, РОССИЙСКИЕ РАБОТНИКИ СТАЛИ НАМНОГО ОХОТНЕЕ, ЧЕМ РАНЬШЕ, БРАТЬ ОТПУСКА ЗА СВОЙ СЧЕТ

С началом нынешнего кризиса уровень квазидобровольных отпусков достиг рекордно высоких отметок, не наблюдавшихся в аналогичные периоды ранее: 9–10%. «По-видимому, многие предприятия усилили давление на работников, вынуждая их уходить в неоплачиваемые отпуска», — пишет автор.

Также отечественный рынок труда активно реагировал на экономические шоки снижением реальной заработной платы. По расчетам автора, в период кризиса 2008–2009 годов падение ВВП на 1 п.п. сопровождалось снижением реальной заработной платы примерно на 0,35 п.п. В 2014–2015 годах соотношение зеркально изменилось: каждый процентный пункт снижения ВВП вызывал сокращение реальной зарплаты примерно на 4,5 п.п.

На нынешний санкционный кризис реальная зарплата отреагировала падением, сопоставимым со снижением ВВП: на его пике каждый процентный пункт его снижения сопровождался аналогичным сокращением реальной заработной платы. Это способствовало стабилизации занятости и предотвратило рост безработицы: ценовая подстройка вновь опередила активную количественную подстройку.

Ростислав Капелюшников также обратил внимание на ошибочность распространенного мнения об опережающем росте заработков в России по сравнению с увеличением производительности труда в последние годы.

В последние 20 лет издержки на рабочую силу в российской экономике росли теми же темпами, что и производительность труда, а в промышленности производительность труда увеличивалась существенно быстрее заработков. «Изменения в цене труда выступали фактором, усилившим конкурентоспособность российской экономики, прежде всего ее торгуемых секторов», — считает ученый.

Подводя итоги, исследователь подчеркнул, что алгоритм реагирования российского рынка труда на негативные экономические шоки оставался в основном неизменным. Во время финансового кризиса 2008–2009 годов, первого санкционного кризиса 2014–2015 годов, пандемии 2020 года и второго санкционного кризиса 2022 года наблюдалась похожая картина: амортизация шоков осуществлялась преимущественно за счет сокращения реальной заработной платы и сжатия рабочего времени, а не за счет падения занятости и роста безработицы.

Однако, отмечает автор, реакция российского рынка труда на нынешний кризис была во многом уникальной. При привычном значительном снижении оплаты труда и расширении применения форм неполной занятости одновременно выросла занятость, сократилась безработица, а наем рабочей силы существенно увеличился.