В период правления Леонида Брежнева, который одни называют эпохой застоя, а другие считают золотым веком советского государства, во многих республиках СССР национализм активно развивался как в слоях элиты, так и в достаточно узких антисоветских кругах. Особенно активно эти процессы шли в республиках Закавказья и Казахстане. Для местных элит национализм был одним из способов укрепления позиций во взаимоотношениях с Москвой, для диссидентов — альтернативой советскому дискурсу. Сформировавшиеся в брежневские годы элитный и низовой национализм сыграли важную роль в распаде СССР и формировании новой идентичности постсоветских стран.

Профессор-исследователь департамента политики и управления факультета социальных наук НИУ ВШЭ Эмиль Паин проанализировал развитие национализма в республиках СССР в конце 1960-х — середине 1980-х годов и его роль в дезинтеграционных процессах, приведших к распаду Советского Союза в 1991 году. Свое исследование и выводы он изложил в статье «Национализм под покровом стабильности: изучение латентных факторов дезинтеграции СССР (уроки брежневской эпохи)», опубликованной в журнале «Мир России».

Автор пояснил, что следует концепции британского философа и антрополога Эрнеста Геллнера, который понимал под национализмом политическую идею и движение, предполагающие единство политического и национального. Ключевым пунктом этих идеологии и движения считается продвигаемое элитой общества стремление к созданию и/или сохранению государства-нации. Эмиль Паин отмечает важность разделения национализма и бытовых этнических предрассудков. Этнофобии, оскорбительные прозвища других народов и их шаржированные изображения в анекдотах могут быть проявлениями национализма, но не являются его формирующими факторами.

Автор подчеркивает, что в подавляющем большинстве исследований о причинах распада СССР говорится о национализме только как о политическом движении, оппозиционном советской власти. Но был еще и национализм, выросший в ее недрах. Именно «бюрократический национализм» больше всего выиграл от распада Союза, выдвинув своих представителей, бывших секретарей республиканских компартий, главами многих новых государств. Такой национализм сложился во многом благодаря предложенной будущим генсеком Брежневым в октябре 1964 года поправке в Устав КПСС, отменяющей обязательную ротацию кадров. Она обернулась несменяемостью местных элит, не опасавшихся сталинских чисток или достаточно частой (раз в 5–8 лет) перетряски кадров при Хрущеве.

Ученый напомнил: ставший в 1964 году первым секретарем ЦК Компартии Казахстана Динмухамед Кунаев занимал пост 22 года, его визави в Узбекской и Киргизской ССР Шараф Рашидов и Турдакун Усубалиев — 24 года. Джабар Расулов руководил Таджикистаном 21 год, Иван Бодюл Молдавией — 19 лет.

«Многолетние руководители республик имели возможность годами подбирать себе и “под себя” удобных соратников, формируя устойчивые сообщества, похожие на мафиозные семьи», — отметил автор.

Стремление многолетних правителей республик опереться на «свои» кадры стимулировало в ряде республик преимущественное привлечение на руководящие должности представителей местных национальностей. Для некоторых лидеров такие практики обернулись увольнением с должности: например, национализм ставился в мае 1972 года в вину Петру Шелесту при его снятии с поста первого секретаря Компартии Украины. Однако национализм других лидеров республик, лично связанных с Брежневым, сходил им с рук. Например, в Казахстане в годы правления Кунаева произошла «казахизация» кадров партийного и государственного управления и высшего образования. К середине 1980-х годов доля казахов среди студентов и преподавателей вузов Алма-Аты превышала 75%, в то время как в составе населения города их было менее четверти. В 1981 году этнические казахи составляли 38,6% коммунистов Казахстана, но среди членов ЦК Компартии Казахской ССР их доля превышала половину, а среди первых секретарей обкомов — 60%.

Повышение статусных позиций национальных кадров высшей бюрократии в ряде союзных республик, сложившееся в брежневскую эпоху, создало почву для роста амбиций местной элиты, способствующих последующему распаду СССР. Значительную роль в их развитии сыграл во многом имитационный процесс форсированного стирания различий между республиками.

Желание Москвы обновить кадры республиканской власти для борьбы со сложившейся кланово-патримониальной системой в начале и середине 1980-х годов столкнулось с попытками местных лидеров использовать национализм («русские притесняют наших») для защиты своих постов. Паин считает: прошедшие в конце 1986 года в Казахстане демонстрации в поддержку Кунаева и против нового первого секретаря республиканского комитета КПСС Геннадия Колбина были следствием стремления прежних руководителей республики разыграть национальную карту. 

Профессор НИУ ВШЭ называет манипулируемую активность этнических групп в интересах правящих кланов бюрократическим национализмом, имевшим мало общего с нелегальным самодеятельным национализмом, часто переплетавшимся с диссидентским движением.

Автор отмечает изменившиеся по сравнению с хрущевским периодом лозунги и настроения брежневской эпохи. Надежды на строительство «социализма с человеческим лицом» таяли, все заметнее проявлялся его имитационный характер при растущем социальном расслоении общества и появлении элементов теневого капитализма и повсеместной коррупции. Влияние советской идеологии падало, синдром осажденной крепости слабел под влиянием разрядки, негативная консолидация советского общества страхом перед капиталистическим миром затруднялась. Одновременно продолжавшееся экономическое отставание от Запада стимулировало рост его привлекательности как территории свободы и потребительского блага.

Демонстранты и члены тайных диссидентских групп, созданных в Закавказье и Прибалтике, формировали политически мотивированные антисоветские и сепаратистские движения. Например, в Грузии на смену стихийному сталинизму пришли объединения под флагом древней истории и республики 1918–1921 годов. Аналогичные организации были созданы в Армении и Азербайджане. Национализм в 1960–1980-х годах развивался в лакунах, оставленных слабеющей советской идеологией. «Он был простой, доступной общественному сознанию альтернативой советскому образу мысли в части национальных республик СССР», — пишет Паин.

Диссидентский национализм наиболее ярко проявился на территориях, присоединенных к СССР в 1939–1945 годах. В Латвии, Литве и Эстонии националисты стремились восстановить их независимость, а на Западной Украине — создать украинское национальное государство. Национализм ушел в конце 1950-х годов в подполье, постоянно обновлявшееся благодаря притоку молодежи. Его позиции были наиболее прочными на территориях с господством протестантизма, сочетавшегося с проявлениями гражданского общества, прежде всего в Эстонии. Социолог Леокадия Дробижева, ссылаясь на проведенные в республике в начале 1980-х годов исследования, отмечала: сопротивление открыто поддерживали около 10% населения республики, но не менее 40%, в основном эстонцы, участвовали в выпадавшей из советской системы национально ориентированной общественной активности — хоровых объединениях, национальных книжных клубах, религиозных организациях.

Между полюсами развития диссидентского национализма — балтийским и среднеазиатским — располагались другие республики СССР. Сравнительно высокий уровень протестного национализма демонстрировали Грузия, Армения и Молдавия. 

Подъем диссидентского национализма при Брежневе обусловили и конкретные шаги властей СССР. Лидеры партии пытались преодолеть кризис имитацией успехов социализма. В национальной политике приближение страны к коммунизму отражала концепция «советского народа как новой исторической общности», демонстрировавшая сближение этнических наций, формирование «единого народа». Новеллы закрепили в новой Конституции СССР 1977 года и конституциях союзных республик (1978 год).

Стремление Москвы форсировать слияние наций резко противоречило самоидентичности титульных национальностей и повседневной практике госуправления, требовавшей от гражданина СССР указывать этническую принадлежность даже при заселении в гостиницу или записи в библиотеку.

По контрасту с ней шаблоны новых конституций республик избегали этнических вопросов, а титульные национальности и вовсе не упоминались. Также в них не предусматривалось понятие «государственный язык республики», а основное внимание уделялось обеспечению условий употребления в госучреждениях русского языка.

Русскому языку де-факто присвоили статус единственного государственного, что вызвало сильное недовольство в ряде республик, особенно в Грузии, в прежней Конституции которой подчеркивался государственный статус грузинского языка. 14 апреля 1978 года в Тбилиси на демонстрацию под лозунгами против русификации Грузии вышло около 100 000 человек. Кремль, опасаясь применять жесткие меры против манифестантов, пошел на уступки. Норму о грузинском языке как государственном вернули в Конституцию республики. Вскоре аналогичные пункты появились в основных законах Азербайджанской и Армянской ССР, а также Абхазской АССР.

В Прибалтике отсутствие норм о государственном языке не вызвало протестов, но спустя всего 10 лет, в 1987–1988 годах, ситуация резко изменилась: в сознательную жизнь и в политику пришло новое поколение, и республики Балтии выступили пионерами парада суверенитетов в СССР. Первыми требованиями местных народных фронтов стали защита национальных языков и возрождение наций.

«Главный урок, который, на мой взгляд, может быть вынесен из опыта эпохи брежневской стабильности, близок к идее старой русской мудрости про тихий омут», — считает Эмиль Паин. Именно при Брежневе оппозиция выдвинула новую альтернативу слабевшей советской идеологии — идею национального возрождения в независимых государствах.

Он полагает, что политикам и экспертам следует внимательно изучить уроки эпохи застоя, уделить должное внимание скрытым факторам дезинтеграции. В частности, важно обратить внимание на элементы приватизации региональными элитами власти и значительной части общественных благ и вероятность вызванного ею роста недовольства населения, которое может получить национальную или религиозную окраску.