30 лет назад, 25 декабря 1991 года, президент СССР Михаил Горбачев объявил в прямом телевизионном эфире о прекращении своих полномочий. Днем позже Верховный совет страны принял декларацию, которая завершила существование СССР как субъекта международного права. Причины и последствия этих событий HSE Daily обсудила с профессором ВШЭ, заведующим базовой кафедрой Центра политических технологий Борисом Макаренко.

— Борис Игоревич, когда, по вашему мнению, распад Советского Союза стал неизбежным?

— Последней точкой невозврата стал августовский путч, после которого политические структуры союзного государства, в том числе правительство и парламент, стали недееспособны. Я бы назвал ряд реперных точек, приблизивших конец СССР. Первая из них — приход к власти Михаила Горбачева и начало реформ. На смену лидерам-геронтократам пришел человек другого поколения, лидер, понимавший необходимость реформ. СССР был посттоталитарным государством, в котором ослабление одной детали приводило к разрушению всей конструкции. Как только появились элементы плюрализма в политике и в экономике, коммунистический строй начал разрушаться.

— Какие события, по вашему мнению, ускорили распад СССР?

— Это Всесоюзная партконференция 1988 года, первые альтернативные выборы Съезда народных депутатов и Верховного совета СССР и парламентов республик. Важным событием стала Декларация о государственном суверенитете РСФСР 12 июня 1990 года, создавшая альтернативную легитимность.

Даже результаты референдума 17 марта 1991 года, которые любят представлять как стремление сохранить СССР, таковыми не были: что такое «обновленный Союз», не знал никто, в том числе авторы этой формулировки. В шести из пятнадцати республик референдум не проводился. Советским Союз оставаться не мог. Могла ли быть найдена другая легитимность — вопрос открытый.

Беловежские соглашения — это не точка невозврата, а медицинский консилиум, который констатировал смерть СССР.

— Были ли шансы у Михаила Горбачева или у Бориса Ельцина сохранить Союз, пусть и в урезанном варианте? 

— Такие шансы гипотетически были. Я бы назвал два разных сценария. Первый — это союзный договор, подписание которого сорвал ГКЧП. Его намеревались подписать девять республик. У него были уязвимые пункты, но он позволял сохранить единое руководство страной. После августа, когда союзное руководство потеряло легитимность и доверие руководителей республик, можно было перейти к варианту конфедерации, где координирующую роль играл бы Борис Ельцин как фигура, приемлемая для других участников. Будущее обоих сценариев зависело от успеха поиска новой легитимности. Кроме того, не было ясно, как заработают рыночные отношения, которые потребовали иных решений и цепочек поставок товаров и продуктов, чем действовавшие при плановой экономике. Вероятно, эти сценарии продлили бы существование интеграционной структуры, но вопрос жизнеспособности нового формата остается открытым.

— Мог ли Горбачев предотвратить Беловежские соглашения, предложив их участникам превратить СССР в конфедерацию, где президент СССР играл бы представительскую роль?

— Горбачеву не доверил бы эту роль никто. Дуайеном, первым среди равных, мог в тот момент стать только Ельцин.

— Какую роль в быстром распаде страны сыграли республиканские элиты?

— Республиканские элиты, как и все в Советском Союзе, утратили веру в дееспособность советского руководства. Желания оставаться в СССР у них не было. Также было заметно напряжение между республиками, как на Кавказе, так и в Средней Азии. Они вели себя по-разному: одни действовали активно, другие шли в общем фарватере. Оптимальным выходом территориальные элиты видели строительство собственных государств. Почти везде их строительство с известными оговорками удалось.

— Какую роль в распаде СССР сыграли нараставшие после августа 1991 года экономические неурядицы и разрыв межреспубликанских хозяйственных связей?

— Очевидно, что кризис углублялся, командная экономика, где рубль играл роль условной расчетной единицы, закончилась, за рубли никто ничего не хотел продавать. К этому прибавилось падение цен на нефть. В книге Егора Гайдара показано, что государство постоянно повышало зарплаты, когда производство не росло. Это не Гайдар спалил сбережения в Сбербанке, а правительство СССР, выпускавшее необеспеченные деньги.

— Возможен ли был более мягкий развод между бывшими республиками, который не повлек бы столь драматичных политических и экономических последствий, и, напротив, вариант с более тяжелыми и кровопролитными последствиями?

— Альтернативной истории не бывает. Драматизма хватало, но могло быть и гораздо хуже. После распада СССР развернулись Карабахская война между Арменией и Азербайджаном, гражданская война в Таджикистане, войны в Приднестровье, Абхазии и Южной Осетии, конфликт в Пригородном районе Северной Осетии. Возможность предотвратить вооруженные конфликты существовала, но распад посттоталитарного государства вывел на сцену этнический национализм, что привело к обострению ситуации.

Но это, как бы это цинично ни звучало, умеренная цена: удалось избежать более масштабных войн между государствами, массового голода и экономического коллапса.

Последствия могли быть куда хуже. До сих пор спорю с коллегами, которые утверждают, что, если бы генсеком стал Егор Лигачев, СССР не распался бы и со скрипом ехал и дальше. Но надо понимать, что реформатор не первый раз в истории России пришел к власти в отчаянные времена. Александр II — после поражения в Крымской войне, Хрущев — после Сталина. Так получилось, что либерализующие реформы в нашей стране проводили люди, не бывшие либералами по убеждениям, просто это были люди с государственным мышлением, политической волей и понимавшие, что не начинать реформ нельзя. За шесть лет Горбачева были сделаны институциональные шаги, которые смягчили переход. 15 государств к моменту распада СССР имели легитимные парламенты, некоторые — избранных президентов. Если бы не это, неизвестно, каким хаосом это бы обернулось. 

— Вы согласны с мнением, что распад СССР стал величайшей геополитической катастрофой?

— Согласен, что это геополитическая катастрофа, поскольку развалился один из главных игроков на мировой арене. Однако обе мировые войны были бо́льшими катастрофами. Распад СССР стал крупнейшим событием конца ХХ века, но его негативные последствия я бы назвал умеренными. На месте «советской империи» сегодня мы видим три десятка государств — бывших республик СССР и стран социалистического лагеря. Почти все они демонстрируют в целом государственную состоятельность.

— Можно ли говорить, что события 30-летней давности нанесли миллионам россиян тяжелую психологическую травму?

— Да, я бы говорил о двух видах травм после распада СССР. Люди, особенно старшего поколения, символически и вербально будут больше жалеть о распаде «дружной семьи народов». Конечно, для многих соотечественников это травма от распада единой страны: за границей остались родственники и друзья, и это правда. Но глубже травмы не от распада СССР как федерации или империи, а от последствий коллапса советского экономического и политического строя, перехода к рыночной экономике. Это привыкание к ней, ежедневному выбору и риску ошибиться. Когда ты сам добываешь благополучие, а не получаешь его от государства. Многие граждане среднего возраста по-прежнему ожидают благ от государства. Но если спросить, о чем человек жалеет, он вспомнит про «семью братских народов».

— Как долго может продлиться посттравматический синдром, что об этом говорит политическая наука и опыт других стран?

— Синдром будет длиться долго, переходить из поколения в поколение. Важно, с какой скоростью будут убывать его составляющие. Синдром сохранится дольше, если настоящее и будущее будут приносить мало хороших новостей. Можно вспомнить аллюзию Арнольда Тойнби про комплекс жены Лота: она вместе с мужем и дочерями бежала из Содома и Гоморры и знала, что нельзя оглядываться, но оглянулась и превратилась в соляной столб, который теперь показывают туристам.

Но есть группы населения, для которых постимперский синдром и ностальгия более существенны: это люди, которых распад СССР вынудил сменить место жительства. За границей носителями этого синдрома были люди, вернувшиеся из колоний: белые фермеры из Уганды, Кении и Зимбабве, французы из Алжира. У нас это русские, переехавшие из других республик.

— Ностальгия по СССР ощущается только в России?

— Нет. Я бы выделил две группы государств, где она ощущается: бывшие союзные республики, где большие диаспоры, идентифицирующие себя с Россией. Если же брать бывшие страны соцлагеря, то ностальгирующих больше в Сербии, Черногории и Болгарии, где симпатии к России исторически сильны. Можно также отметить партию «Левые» в ФРГ, во многом являющуюся производной от Партии демократического социализма, наследницы правившей в ГДР Социалистической единой партии Германии. Недавнее исследование немецких коллег показало, что социальная депривация, ощущение людей, что они живут хуже соседей, связано с голосованием за левых и крайне правую партию «Альтернатива для Германии». Причем голосующие за левых сосредоточены в восточных землях — это тоже форма ностальгии по советскому строю.

— Может ли Россия стать точкой создания нового межгосударственного объединения? Что для этого нужно?

— Объединение в единое государство сейчас невозможно. Другое дело, что Москва стала центром новых форм политической и экономической интеграции. Они пока ограничены, но могут быть более масштабными. Если Россия будет успешной, к ней потянутся.

У России точно получилось оказывать влияние через массовую культуру. Советская культура в странах бывшего соцлагеря не востребована. Российская же преобладает на постсоветском пространстве: это наши сериалы, социальные сети и фильмы. Наши телеканалы, как бы к ним ни относиться, также популярны в бывших советских республиках. Даже если их не пускают в эфир, их смотрят по кабельным каналам.

Фото: Высшая школа экономики