1 декабря 1962 года первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев посетил выставку художников-авангардистов в Манеже. Визит закончился скандалом: советский руководитель, не выбирая выражений, устроил разнос и потребовал «прекратить это безобразие». Этот инцидент стал отражением противоречивых отношений между партийным руководством и творческой интеллигенцией. В Кремле опасались, что чрезмерная, по мнению ЦК КПСС, свобода творчества и демократизация могут привести к событиям, подобным волнениям в Венгрии и Польше. Об этой истории HSE Daily побеседовало со стажером-исследователем Института советской и постсоветской истории, приглашенным преподавателем школы исторических наук НИУ ВШЭ Татьяной Петровой.

— Как изменились отношения руководства КПСС с творческой интеллигенцией после смерти Сталина?

— Они складывались противоречиво. После XX съезда и осуждения культа личности Сталина многие воспринимали Хрущева как царя-освободителя, появились новые темы в искусстве, был выпущен альманах «Литературная Москва», где публиковались произведения Константина Паустовского, Вениамина Каверина, Маргариты Алигер и других авторов либерального направления. Его выход показал: интеллигенция живо откликнулась на десталинизацию.

Однако вышли всего два номера, первый — тиражом 100 000 экземпляров, второй — 75 000, а третий не вышел в свет вообще, поскольку его посчитали слишком свободным, а его произведения — не соответствующими линии партии.

В июле того же 1956 года Отдел культуры ЦК КПСС отправил записку в Президиум ЦК, где назвал ряд пунктов послевоенных постановлений, касавшихся культуры (например, «О журналах “Звезда” и “Ленинград”», «Об опере Вано Мурадели “Великая дружба”»), ошибочными, но одновременно указал, что в целом они сохраняют свое значение. Отдельные литераторы, в частности Маргарита Алигер и Роберт Рождественский, обвинялись в «огульном охаивании» советской действительности.

В мае 1957 года главный редактор «Нового мира» Александр Твардовский записал в дневнике после встречи Хрущева с творческой интеллигенцией: «Речь Хрущева — рассеяние последних иллюзий».

— Получается, что вскоре после XX съезда, в конце 1956 года, произошел консервативный поворот. Почему?

— Во многом его вызвали события в Польше и Венгрии, где произошли массовые выступления с требованиями демократизации общественной и политической жизни. В Венгрии они переросли в вооруженное восстание, подавленное при активном участии Советской армии. Они сильно повлияли на отношения Хрущева с творческой интеллигенцией. Волнения в этих странах, по мнению Кремля, во многом стали следствием послаблений в отношении интеллигенции. Опасаясь повторения таких событий, власть начала закручивать гайки.

— Значит, цензура сохранялась и советские руководители продолжали учить художников и писателей, как им работать?

— Идеологическая цензура даже развивалась: в декабре 1956 года приняли постановление ЦК «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских враждебных элементов», в нем требовалось ликвидировать нездоровые настроения среди работников искусства, было подвергнуто критике руководство московского отделения Союза писателей. Следовательно, борьба с идеологическими отклонениями приняла публичный характер.

Начались встречи Хрущева с художественной интеллигенцией, официальные и «без галстука», например на даче в Семеновском. Последние являлись продолжением традиций, заложенных еще при Сталине.

Продолжая прежние традиции, Хрущев искренне полагал, что творческая интеллигенция должна вести за собой массы, считал возможным поучать писателей, художников и скульпторов, указывал, о чем нужно писать и что отражать, постоянно кого-то хвалил и критиковал, хотя слабо разбирался в искусстве.

Он был сторонником соцреализма, то есть искусства, понятного для восприятия, не требующего подготовки и приукрашивающего действительность.

Например, роман Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» за свой критический настрой по отношению к советской действительности натолкнулся на неприятие партийного руководства. На встречах с интеллигенцией Хрущев часто оценивал его негативно. Во время одной из встреч у него даже возник спор об этом романе с Маргаритой Алигер. Когда аргументы у советского лидера закончились, он назвал писательницу «либералкой».

В то же время он ценил повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» за реализм, любил повторять: «Это прекрасная повесть».

— Хрущев пытался опереться на интеллигенцию, в том числе художественную, в борьбе с культом личности и сталинистами?

— Мне представляется, что скорее интеллигенция пыталась опереться на Хрущева. Уже в 1956 году в ней обозначились две группы — либеральная и консервативная, причем не все консерваторы обязательно были сталинистами. Первые считали, что нужно продолжить реформировать советский строй, усилить десталинизацию, вторые считали сделанное достаточным. В одно время либералы были даже более влиятельными, чем консерваторы. Например, им удалось добиться через помощника Хрущева Владимира Лебедева публикации «Одного дня Ивана Денисовича». Однако перед этим Лебедев настоял, чтобы перед читкой Хрущеву Солженицын убрал резкую критику надзирателей лагеря и подчеркнул, что вина за репрессии и создание системы лагерей лежит на Сталине.

Но были и иные примеры. Вскоре после публикации Солженицына в «Новом мире» и выхода стихотворения Евгения Евтушенко «Наследники Сталина» в «Правде» (октябрь 1962 года) консервативная часть партии и общества попыталась натравить Хрущева на либералов. Одним из следствий этой контратаки стала реакция Хрущева на выставку авангардистов.

— Какое из искусств было важнейшим для Хрущева?

— С формальной точки зрения он был не чужд театру, часто посещал его в рамках встреч с зарубежными деятелями. Говорят, ему нравилась опера, но Алексей Аджубей, зять Хрущева, писал, что особым вниманием лидера пользовалось документальное кино.

Возможно, самоучка Хрущев полагал, что этому жанру доверяют больше, чем игровому кино. Отчасти поэтому в 1961 году вышел документальный фильм «Наш Никита Сергеевич», где рассказывалась его биография, немного — частная жизнь, его роль в Победе, достижения во внешней и внутренней политике. Без интереса Хрущева к документальному кино фильм не состоялся бы. Получается, после развенчания культа Сталина начал насаждаться культ самого Хрущева.

— Насколько часто он встречался с деятелями искусства?

— Нечасто. Он рассматривал такие контакты утилитарно, видел в творческой интеллигенции проводника политики партии в массы, что сближает его подход со сталинским. При этом Хрущев чувствовал себя в разговорах с писателями и художниками неуютно, поскольку для них нужен иной язык и уровень собственной культуры. Кроме того, в разговоре даже с консервативно настроенными писателями и художниками Хрущев не был застрахован от возможного спора.

Встречи с интеллигенцией приобрели систематический характер после 1957 года, когда власть Хрущева в партии и правительстве утвердилась окончательно: по одной встрече было в 1958, 1959, 1963 и 1964 годах, в 1960 и 1962 годах произошло по три встречи, а в 1961-м не было ни одной.

На каждой встрече Хрущев пытался направить творчество в нужное, как ему казалось, русло. Он считал, что, помимо выступления с докладом, он имеет право перебивать выступающих, сразу же задавать вопросы и выступать как ментор, чтобы художники и писатели работали лучше. Это особенно ярко отразилось в период смены оттепели охранительством.

В начале 1960-х годов Хрущев переключил внимание с писателей на художников и скульпторов, их темы, их подходы, образ мысли. Он опасался, что если предоставить им слишком много свободы, то могут повториться Венгрия и Польша.

— Какие наиболее серьезные конфликты Хрущева и его окружения с творческой интеллигенцией можно назвать?

— До декабря 1962-го я выделила бы май 1957 года, когда на встрече с творческой интеллигенцией произошел спор Хрущева с писательницей Мариэттой Шагинян о культе личности и десталинизации. Последняя утверждала, что критика Сталина очень ограничена, коснулась судьбы романа Дудинцева. Хрущев накинулся на Шагинян, назвал Дудинцева «цыпленком», который не понимает действий партии. Он также подчеркнул, что партия работает правильно, а часть интеллигенции не способна понять установки власти.

Примерно через неделю состоялась вторая встреча, на которой уже Маргарита Алигер сказала о недостаточности критики Сталина, но там Хрущева поддержали писатель Константин Федин и художник Александр Герасимов, заявившие, что партия права и критика культа ведется в нужных пропорциях.

— Конфликты имели политические причины или были следствием непонимания советскими лидерами новых направлений в искусстве?

— Это сочеталось. Первично они возникали на политической почве: часть интеллигенции ждала продолжения реформ, а власть полагала, что сделанного достаточно. Сам Хрущев говорил, что к Сталину надо относиться диалектически: мы его критикуем, но при этом помним, что при нем было много хорошего. Грань критики, которую нельзя было перейти, определял ЦК КПСС.

На политический спор наложились разногласия в искусстве: появилась идея, что абстракционизм, новое искусство, недоступное пониманию власти и простого народа, враждебно социализму. Никто не вспоминал, что авангардисты — наследники советских художников 1920-х годов, а тот же Элий Белютин — ученик Аристарха Лентулова.

Затем появился джаз, который не понравился Хрущеву. Разница в культурном багаже привела к примитивизации спора: если вы поддерживаете партию, то работаете в жанре соцреализма, а если вы авангардисты, то по умолчанию становитесь противниками партии и государства.

— Планировался ли визит Хрущева на выставку МОСХ в Манеже?

— В целом это был запланированный визит, но выставка МОСХ организовывалась сложно. На первом этаже выставляли произведения Исаака Бродского, Александра Дейнеки, других известных живописцев, с ними Хрущев был знаком и поэтому ожидал протокольного посещения с краткими вопросами. Однако на втором этаже в нескольких небольших комнатах выставлялись произведения абстракционистов, осмотр которых не планировался Хрущевым заранее.

— Как они там оказались?

— В конце ноября 1962 года в студии художника Элия Белютина на Таганке была открыта выставка современного искусства. Она была закрытой, но ее посетили сотни человек, в том числе советские чиновники, курировавшие культуру, а также западные корреспонденты, которые позже написали о ней.

Произведения Белютина, Роберта Фалька, Бориса Жутовского и других предложили представить на выставке в Манеже. При этом мало кто из художников задумался, почему картины, не получившие официального одобрения, отправили туда.

— Как Хрущев увидел картины авангардистов? Что вызвало его гнев?

— Свидетели выдвигают разные варианты. Есть версия, что Екатерина Фурцева, бывшая в тот момент министром культуры СССР, об этом не знала, а Хрущева на выставку абстракционистов привели члены ЦК Михаил Суслов, Леонид Ильичев и Александр Шелепин вместе с председателем правления Союза художников РСФСР Владимиром Серовым. Эти же люди якобы заранее наговорили Хрущеву гадости о художниках, в частности акцентировали внимание на том, что абстракционисты высмеивают главу государства. Когда Хрущев поднялся на второй этаж Манежа, абстракционисты встретили его аплодисментами, советский же лидер оборвал их, потом, увидев картину Фалька, стал критиковать все и всех: спросил, женат ли автор и видел ли он хоть раз в жизни обнаженную женщину. Потом Хрущев назвал портрет брата Бориса Жутовского юродством.

Закончилось все спором с Эрнстом Неизвестным. Хрущев назвал его работы «дегенеративным искусством», вряд ли зная, что этот термин употребляли нацисты. Когда советский лидер обвинил скульптора в антисоветчине, выяснилось, что Неизвестный — фронтовик, получивший тяжелое ранение.

Несколько раз Хрущев употребил в адрес художников слово «педерасты».

После этого всю выставку ликвидировали буквально за ночь, поэтому москвичи, пришедшие в Манеж на следующий день, уже не смогли ее увидеть. «Белютинцы» и абстрактное искусство оказались под запретом на долгие годы.

Вероятно, Хрущева раздражало, что художники посмели с ним спорить и указали ему, что он слабо разбирается в искусстве. Возможно, что скульптура Неизвестного «Атомный взрыв» напомнила советскому лидеру о недавнем Карибском кризисе, который он считал своим политическим поражением.

Вскоре участников выставки настигла политическая кара: в «Правде» вышла статья, где художников требовали исключить из Союза художников и из партии. Однако это не могло быть реализовано, поскольку никто из них и так не был ни членом партии, ни членом союза.

— То есть консерваторы использовали Хрущева в профессиональном конфликте?

— Да, именно так: с помощью Хрущева они свели счеты с художниками и скульпторами авангардистами.

— Каковы были последствия разноса, наказали ли участников скандала?

— Участников не наказали, лишить партбилетов не получилось: все они были беспартийными, но после выступления Хрущева на важные посты в сфере культуры вернули откровенных сталинистов. Они стремились закрепить успех и запретить любые новации, но либералы (Илья Эренбург, Корней Чуковский, Константин Симонов, Михаил Ромм и другие) обратились к Хрущеву с просьбой свернуть критику авангардистов. Однако, судя по стенограммам встреч, он поддержал консерваторов и продолжил критиковать на все лады авторов альтернативного искусства.

Любопытно, что информация о посещении Хрущевым Манежа просочилась в общество, хотя в советских СМИ ничего сказано не было. Вследствие этого в адрес Хрущева начали поступать критические письма, где первого секретаря называли нарушителем ленинских принципов и обвиняли в нетерпимости, навязывании собственного мнения и создании культа собственной личности.

При этом писателей с либеральными взглядами не запретили, а авангардистов не сажали и не направляли в психиатрические лечебницы, как это было уже в конце 1960-х — 1970-е годы.

— Как сам Хрущев объяснял причины своей несдержанности?

— В мемуарах он жалел о своем поведении, он объяснял его боязнью, что «оттепель» превратится в «половодье» и он потеряет управление страной. Вспоминая, Хрущев также признался, что, критикуя Неизвестного, допустил грубость, хотя был обязан сдержаться в силу занимаемой должности. В завершение того отрывка он говорил, что был и остается противником новых течений, однако это не давало ему права бороться с художниками административными мерами. Новые направления нельзя сдерживать и отправлять в загон, иначе искусство превратится в жвачку, надо давать художникам право свободно высказываться.

Однако все это Хрущев сказал уже после снятия со всех постов в партии и правительстве. Неизвестному и другим художникам он так и не сказал этого лично.

— Случались ли еще подобные эскапады в разговорах с деятелями искусства до последовавшей через два года отставки?

— Да, причем не раз. Через две недели после Манежа, 17 декабря, состоялась встреча с творческой интеллигенцией, на которой по замыслу ее инициаторов должно было состояться примирение Хрущева с художниками. Все надеялись, что гнев Хрущева остыл и можно будет переключить его внимание на продолжение реформ, уговорить на какие-то послабления. Однако первый секретарь, подняв в начале встречи тост за Солженицына, затем отклонился от написанной ему речи и обвинил художников в том, что их учили на народные деньги, а если народ их не понимает, то неясно, для кого они работают. Это было предельно ясное послание: вы должны рисовать то, что одобряет партия.

Потом он постоянно перебивал выступавших, но его хамство встретило отпор: когда Хрущев пробормотал в адрес одного из докладчиков: «Горбатого могила исправит», поэт Евгений Евтушенко громко сказал, что прошли времена, когда ошибки исправляла могила.

Кроме того, 140 из 400 приглашенных на собрание деятелей искусства отказались участвовать в неофициальной части встречи, продемонстрировав свое неприятие партийной манеры общения.

Затем был эпизод на официальной встрече Хрущева с интеллигенцией в Кремле в мае 1963 года, где он уже во вступительном слове потребовал от передавших информацию о его эскападе в Манеже «шпионов» покинуть зал.

В тот раз досталось режиссеру Михаилу Ромму, который вступился за Марлена Хуциева и его фильм «Застава Ильича» («Мне двадцать лет»). Затем писательница Ванда Василевская раскритиковала писателя Василия Аксенова и поэта Андрея Вознесенского за их положительные отзывы о Борисе Пастернаке в польской прессе. После ее выступления Хрущев обрушился сначала на Вознесенского за его поездку в США и, распалясь, сказал, что если тому так нравится заграничная культура, то он может выехать за границу и получить свой паспорт по почте. Досталось и Аксенову.

После разноса Аксенов и Вознесенский вынуждены были опубликовать покаянные письма, где они публично признали ошибки, чтобы избежать возможного запрета на публикацию своих произведений.

— Хрущев пытался загладить конфликт позднее?

— Перед Неизвестным он извинился только в мемуарах. В опале Хрущев, наверное, обдумал и переосмыслил свое поведение. Он встречался с интеллигенцией, в том числе на даче принимал Бориса Жутовского, что можно отчасти назвать признанием своей неправоты.

— Можно ли сказать, что заказ памятника на могиле Хрущева скульптору Эрнсту Неизвестному отражает их примирение?

— Сначала родственники Хрущева сочли идею заказать памятник у Неизвестного странной, но в итоге состоялась встреча сына первого секретаря, Сергея Хрущева, со скульптором. Неизвестный загорелся идеей и сказал, что, несмотря на споры и тяжелые времена, он вспоминает о Хрущеве с теплотой. После этого начался конфликт между семьей и властями, а также давление на скульптора, которому угрожали, что не дадут новых заказов и не наградят, если он создаст памятник. Однако в итоге памятник все же был поставлен, а скульптурную голову в нишу ставил лично Неизвестный.

Это можно назвать неким символом посмертного примирения.