Демонстративное бритье Петром I бород боярам, как и его указы о ношении европейского платья, часто считают проявлением волюнтаризма царя-реформатора. Однако детальное изучение темы показало, что брадобритие имело политическое (борьба с противниками нововведений) и экономическое (попытка сбора дополнительных средств в казну) значение.

Масштабная политическо-парикмахерская операция вызвала неприятие значительной части высших слоев общества, в особенности священников и образованных людей, некоторые даже объявили Петра I антихристом. Жесткое применение указа об обязательном бритье стало одной из причин Астраханского восстания 1705 года, а жители Сибири и Нижнего Поволжья добились отмены его действия. Значительная часть дворян и горожан добровольно перешла к европейскому внешнему виду, но многие жители предпочитали молчаливый саботаж царских предначертаний о брадобритии и ношении иностранной одежды.

Издательство «Новое литературное обозрение» выпустило книгу доцента школы исторических наук факультета гуманитарных наук ВШЭ Евгения Акельева «Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов “московитов”». Автор детально изучил события эпохи, связанные со стремлением царя-реформатора изменить внешний облик своих подданных, принудить их отказаться от «варварских» обычаев и приблизить их образ жизни к европейскому.

Утром 26 августа 1698 года (7206 год по старому календарю) придворные и приказные дьяки отправились в подмосковную царскую резиденцию село Преображенское. Встреча с недавно вернувшимся из-за границы Петром была шокирующей: царь собственноручно отрезал у бояр и иных представителей столичной элиты их пышные ухоженные бороды, а затем поднимал их с пола и горячо целовал.

Неожиданная церемония вызвала крайне противоречивую реакцию высшего общества: поцелуй монарха воспринимался как величайшая милость, но лишение бороды, особенно насильственное, было в числе наиболее оскорбительных деяний в допетровской Руси. Даже острижение бороды холопу становилось предметом длительного следствия, а прикосновение к боярской бороде могло привести к разорительному штрафу для обидчика. Также «растление бороды» было знаком опалы, о чем не мог не знать царь.

«Петр как будто намеренно использовал противоположные по значению действия, означавшие, с одной стороны, необычайную милость, а с другой — крайнюю степень монаршего гнева», — пишет Акельев.

По мнению автора, демонстративная стрижка бород не была заранее спланирована во время «Великого посольства», а стала реакцией царя на требования взбунтовавшихся стрельцов, выраженные в их коллективной челобитной, где употребление табака и брадобритие назывались «испровержением благочестия». Стрижка бород также могла иметь двойной смысл, сознательно заложенный Петром I: отсутствие бороды становилось символом верности царю, а ее сохранение выглядело потенциальной нелояльностью, вызывало подозрения в сочувствии мятежникам.

Наконец, бритье бород было отражением политической борьбы и отчасти личным выпадом против тогдашнего патриарха Адриана, критиковавшего европеизацию бытовых практик. В 1690 году Петр I при выборе нового патриарха высказывался в пользу митрополита Маркелла, но консервативное светское и церковное большинство предпочло Адриана, выступившего против сближения с иноземцами и требовавшего сохранения религиозного уклада и традиционного быта. Обвинения в следовании «латинским богомерзким» обычаям Петр I и его окружение парировали собственными аргументами: по их версии, традиционный костюм и ношение бород были наследием «татарских и протчих бусурманских народов», которому противопоставлялся внешний вид подданных «европейских государств», названный «християнским». Тем самым царь как будто упразднял «бусурманские» обычаи и вводил обычаи «европейских християнских государств».

Акельев отмечает, что бритье бород и переход к европейской одежде означали изменение модели взаимоотношений власти и подданных: прежде государство ограничивало свою деятельность обеспечением внешней и внутренней безопасности, предоставляя подданным самим устраивать свои отношения и благополучие. При Петре I эту модель общества подвергли коренной ломке: государство стремилось надзирать за частной жизнью каждого человека, войти в его дом, его семью, следить за его повседневной жизнью и даже внешним видом.

Активность молодого царя, резкая ломка привычного уклада жизни вызвали резкую реакцию значительной части знати и священников, а также купцов и сельского населения. Немногочисленные сохранившиеся документы, а также дневники иностранцев показывают высокий уровень неприятия брадобрития и введения европейского костюма.

Например, английский инженер Джон Перри, работавший на верфи, писал, что плотники, выстригавшие бороды перед приездом царя, прятали их в одежде или в вещах.

Практики открытого (в том числе подач челобитных) и «тихого» сопротивления, сопровождавшиеся разговорами на грани государственного преступления, отражали настроения скрытого неодобрения и враждебности к царю и его мероприятиям, которые Петр I ощущал.

Историк Нина Голикова выявила более 50 случаев личного участия царя в следствии по политическим делам ведавшего расследованием государственных преступлений Преображенского приказа в 1700–1705 годах — как значительных, так и «мелких». Это, считает Евгений Акельев, позволяло царю получать сведения об общественных настроениях и использовать их при принятии решений.

Эти сведения были противоречивыми: одни подследственные, как нижегородский мещанин Андрей Иванов, намеревались обличить монарха в нарушении традиций и богомерзких деяниях, другие, как публицист и переписчик книг Григорий Талицкий, считали Петра I антихристом и распространяли прокламации против царя, брадобрития и введения зарубежного платья. Однако одновременно следственные дела показывают, что существенная доля привилегированных слоев петровской России (дворяне, мещане, воинские и гражданские чины) добровольно приняла нововведения — европейскую одежду, бритье бород, курение табака и публичные собрания — и выполняла предначертания монарха еще до их обязательного введения в 1705 году. Более того, появились и бенефициары реформы внешнего облика: портные, шившие новые костюмы, купцы, торговавшие иностранными тканями, и цирюльники.

Осознавая уровень неприятия нововведений, Петр I, детально разработав указ о брадобритии еще осенью 1698 года, не торопился повсеместно вводить его, ограничиваясь шутовским брадобритием в придворной среде и личными рекомендациями конкретным боярам, дворянам и купцам.

«Палитра возможных стратегий поведения была чрезвычайно богатой. Можно было не бриться и не обращать никакого внимания на слухи и на появление множества безбородых лиц. К сожалению, объем информации о таких людях (а их могло быть большинство) невелик», — отмечает автор. Из имеющихся материалов становится ясным, что некоторая часть населения страны была готова ради сохранения бороды пожертвовать свободой и жизнью, но большинство податных сословий между растительностью на лице и жизнью выбирали последнюю. «Что отростет, глава ли отсеченая или брада обрееная?» — спрашивал священник Димитрий Ростовский. Молодые крестьяне говорили, что лучше лишиться волос, чем умереть.

Подготовив базу в среде царедворцев и чиновников, принявших реформу внешнего вида и готовых проводить ее в жизнь, Петр I издал указ от 16 января 1705 года о брадобритии.

Запрет на ношение бороды касался всех социальных групп, кроме духовенства («всем сказать, чтоб впредь с сего его великого государя указа бороды и усы брили»). Крестьянам разрешалось иметь бороду только в сельской местности (в городах они должны были выплачивать копейку за каждый проход через городские ворота). Все остальные могли сохранить бороду только при условии уплаты годовой пошлины от 30 до 100 рублей (размер годового оклада чиновника и цена хорошего двора в Москве) в зависимости от социального статуса. Уплатившим ее следовало получать «знаки», которые предписывалось «носить на себе».

В отличие от ритуального брадобрития, устраивавшегося Петром I в придворной среде, этот указ имел экономическую подоплеку. Масштабные боевые действия и создание регулярных армии и флота требовали громадных расходов, которые все меньше удавалось компенсировать за счет передела высокопробных серебряных монет в низкопробные и перехода на медные. Петр I и его окружение искали новые источники доходов: именно тогда была введена государственная монополия на продажу соли, введены специальные налоги на бани, постоялые дворы, бортные угодья и др. Введение бородовой пошлины было одним из многих финансовых мероприятий 1704–1705 годов для пополнения государственной казны в один из тяжелейших, по словам историка Павла Милюкова, моментов в истории русских финансов, но оно выделялось из прочих проектов личным авторством царя.

Учитывая, что общее число отчеканенных знаков приближалось к 50 000, их полная реализация могла пополнить казну на 1,5 млн и более рублей, не считая сборов с прибывавших в города крестьян, — громадная сумма по тем временам. Однако в действительности ежегодные бородовые сборы только однажды, в 1705 году, превысили 4000 рублей, а в 1706–1708 годах колебались, по данным Земского приказа, между 3100 и 3700 рублями. Ежемесячные суммы платы с крестьян в Москве колебались между 10 и 60 рублями (в сентябре 1706 года сбор прекратился). Бородовой сбор оказался провальным с фискальной точки зрения.

Неудача сбора, по мнению автора, была отчасти следствием ряда неурегулированных вопросов порядка его взимания — например, сколько времени давать горожанам и крестьянам на стрижку бороды, взимать ли деньги с горожан, укоротивших бороду, но не сбривших ее полностью, и др. Многие купцы и горожане, уличенные в ношении бороды, уверяли власти, что отпустили бороду из-за болезни и были пойманы во время похода к цирюльнику.

Разной тактики в отношении взимания сбора бородовых денег придерживались местные власти: даже в расположенных недалеко от Москвы и Петербурга городах местные власти часто смотрели на невыполнение указа о брадобритии сквозь пальцы, ограничиваясь выборочным сбором с прибывших в город крестьян.

Нежелание местных жителей выполнять царский указ вызывало разную реакцию местных властей. Томскому воеводе Григорию Петрово-Соловово удалось расколоть протестующих: часть их согласилась носить «немецкое платье» и брить бороды, другие внесли деньги за ношение бороды. В других сибирских городах горожане и служилые люди мотивировали неприятие европейской одежды невозможностью переносить в ней жестокие морозы, а жители Тары категорически отказались брить бороды, заявив воеводе, что «душ своих на грех не приведут», «бороды брить не станут».

Стремление астраханского воеводы Тимофея Ржевского последовательно и жестко выполнять указ стало одной из причин восстания, поднятого стрельцами и солдатами и поддержанного частью местных жителей. Масштабы восстания напугали царя и его соратников. В феврале 1706 года Петр объявил прощение присоединившимся к восстанию жителям городка Черный Яр и разрешил им «по старому быти». Несколько ранее аналогичное распоряжение было издано и в отношении сибиряков.

Столкнувшись с различными формами сопротивления подданных, царь прекратил введение брадобрития в России по одной схеме, без учета местной специфики. Отказавшись от проекта пополнения казны за счет бородового сбора, Петр I сохранил намерение преобразовать внешний облик своих подданных, но способы «исправления» должны были выбирать местные начальники, сообразуя их с региональными особенностями.

В 1706–1721 годах не было издано ни одного общероссийского указа о запрещении брадоношения, но появлялись распоряжения, касавшиеся отдельных городов. 23 февраля 1707 года появился указ, подтверждающий необходимость ношения западноевропейского платья и бритья бороды в Нижнем Новгороде, в 1712–1713 годах аналогичные акты были изданы в отношении Петербурга и Новгорода. Нередко купцов, привыкших к лояльному отношению к бороде дома, преследовали в других городах.

Петр I вернулся к преследованию брадоносцев уже после завершения Северной войны, в 1722 году, издав повторный указ с целью «накрепко подтвердить» прежние предначертания. Однако его исполняли уже без прежнего рвения, а после смерти царя в 1725 году местные чиновники и столичные ревизоры лишь изредка обращали внимание на внешний вид подданных в провинции. За редким исключением, для придворных, воинских и гражданских чинов в столицах следование европейской моде или традициям во внешнем виде снова стало вопросом личного выбора.