Деньги тесно взаимодействуют с материальным и интеллектуальным богатством общества, нарушение этого взаимодействия чревато кризисами. Профессор факультета экономических наук НИУ ВШЭ Александр Смирнов в интервью HSE Daily рассказал о природе денег, о необходимости инвестиций, в том числе в долговые инструменты, а также о работе с иностранными учеными в советское время, о своем видении научного и образовательного пространства и участии в создании Вышки.

— Александр Дмитриевич, вы давно работаете над проблемами макроэкономического и макрофинансового моделирования. Нашу аудиторию, в основном студенческую, эти проблемы весьма интересуют.

— Давно замечено, что со знанием дела о деньгах говорят либо богачи, у которых их много, либо университетские профессора, у которых их нет. Будучи во второй категории, я действительно долгое время исследую и пытаюсь понять сложнейшие проблемы взаимодействия денег, долга и богатства. В меру своего понимания этих проблем я с удовольствием постараюсь ответить на ваши вопросы.

— Что повлияло на ваш выбор профессии?

— Когда я был студентом 2-го курса Московского государственного экономического института (он был позже объединен с Плехановкой), мне попалась брошюра Льва Натановича Крицмана, изданная в Москве в начале 20-х годов и посвященная, в частности, издержкам революции. Цифры, которые он использовал, выстраивались в некое подобие синусоиды, и мне захотелось представить их математически. Сделать я это тогда не смог, но желание осталось. Уже на 4-м курсе, при поддержке члена-корреспондента Исаака Семеновича Брука и академика Ивана Георгиевича Петровского, который разрешил мне быть студентом двух вузов, я поступил на мехмат МГУ, где учился три года. Это было время, когда в советской экономике начали проводиться косыгинские реформы, поэтому мои субъективные желания совпали с определенными событиями того времени и осознанием необходимости математизации экономической науки. Сейчас знание математики — одно из условий того, чтобы быть современным компетентным экономистом.

— Вы пришли в науку еще в советское время, когда экономика была марксистско-ленинской. Какие у вас тогда были научные интересы и как вам удавалось ими заниматься? Что вообще вы и уважаемые вами коллеги считали серьезной экономической наукой в СССР?

— Мне невероятно повезло, что я работал в ЦЭМИ Академии наук СССР в коллективе молодых и талантливых ученых первоначального немчиновского призыва. Академик Василий Сергеевич Немчинов совместно с небольшой группой советских (российских) экономистов старшего поколения воссоздал в конце 50-х — начале 60-х годов экономико-математическую науку в СССР как отдельное направление, которое позже стали называть экономической кибернетикой. Кстати, одним из учеников В.С. Немчинова был наш уважаемый коллега — профессор Коссов Владимир Викторович.

Я занимался проблемами экономического прогнозирования, в современной рубрикации — макроэкономики. Институт, разумеется, конфликтовал с официальной экономической ортодоксией того времени, но математика была частоколом, через который нашим оппонентам было невозможно пробраться.

Справка

Заслуженный деятель науки РФ, доктор экономических наук, профессор Александр Дмитриевич Смирнов в науке и образовании более полувека. Он преподает в Вышке с момента основания. Заложив в 1990-х годах высокий стандарт преподавания макроэкономической теории, в последние годы он читает фундаментальный курс «Макроэкономика финансовых рынков» для студентов магистратуры. Многие его выпускники занимают высокие должности в крупных компаниях и в государственном управлении. Автор нескольких монографий, учебников и учебных пособий, около сотни статей в российских и международных научных журналах. Член редакционной коллегии и многолетний автор «Экономического журнала ВШЭ», он быстро откликается серьезными теоретическими статьями на актуальные макроэкономические проблемы. Стажировался и читал лекции во многих университетах Европы, Америки и Азии, среди которых University of California (Berkeley) и University of Pennsylvania (Philadelphia), 1973 год, Erasmus University, Université Paris 1 Panthéon-Sorbonne, 1996–1999 годы, LSE, 2002 год, Bilkent University (Ankara), 2000–2001 годы.

— То есть вам удалось поработать со многими известными экономистами и даже нобелиатами?

— Удалось. В 1973 году я выступал на семинаре MIT и Harvard University, который модерировал Роберт Солоу (Robert Solow), а в дискуссии принимал участие Франко Модильяни (Franco Modigliani). В следующем году меня пригласили сделать доклад на одной из секций съезда Американской экономической ассоциации. В период разрядки международной напряженности это было возможно.

Разумеется, я был хорошо знаком с Леонидом Витальевичем Канторовичем — единственным советским нобелевским лауреатом по экономике. В ЦЭМИ он был своим человеком, и я и мои коллеги постоянно обсуждали с ним разные научные проблемы.

В США, а затем в IIASA в Вене я выступал на семинарах по проблемам принятия решений в экономике, которыми руководил Говард Райффа (Howard Raiffa) — видный ученый и впоследствии первый директор этого международного института.

— Вы автор многих статей, нескольких монографий и учебных пособий. Какими из них вы особенно гордитесь?

— По двум изданиям учебника «Экономическая кибернетика» (совместно с Натаном Ефимовичем Кобринским и Ефремом Залмановичем Майминасом) в 80–90-х годах учились российские, тогда советские, студенты. Мои «Лекции по макроэкономической теории» (2000), изданные в рамках программы TASIS, были весьма популярны среди студентов Вышки.

Из публикаций раннего периода я особенно горжусь участием в международной монографии (в двух томах) “Contributions to Input-Output Analysis”, North Holland, 1972. Книга была подготовлена большим авторским коллективом и издана в знак признания научных заслуг лауреата Нобелевской премии Василия Васильевича Леонтьева.

С Василием Васильевичем, которого считаю своим учителем, я много раз встречался в Москве, Женеве, Торонто, Гарвардском университете, где он был профессором. Осмелюсь утверждать, что наше уважение было взаимным: так, первая глава этой монографии была написана самим Леонтьевым, а вторая — о динамической модели межотраслевого баланса — вашим покорным слугой.

Василий Васильевич рекомендовал меня и Джону Кеннету Гелбрейту — одному из крупнейших ученых-экономистов, который в те далекие годы был лидером Американской экономической ассоциации. Книгу Гелбрейта “Money: Whence It Came, Where It Went” я и сейчас рекомендую своим студентам: не только для чтения, но и для глубоких размышлений.

— О деньгах?

— Об экономике, функционирование которой невозможно без денег. Деньги — это социально-экономический феномен, сравнимый по значимости с феноменом использования огня, колеса или языка. Они — один из важнейших элементов современной цивилизации. Только представьте себе на мгновение, что деньги исчезли, например, из-за сбоя в работе платежной системы. Экономика, конечно, выживет, но расплатится за это чудовищными потерями, длительной деградацией всех видов активности и появлением неких суррогатов денег.

Подчеркивая важную роль денег, кредита и финансов в экономике, я далек от апологетики современной финансовой и банковской системы. Надо отчетливо понимать, что процесс финансиализации экономики (то есть подчинения реального сектора экономики финансовому) имеет ряд негативных последствий. Так, избыточная финансиализация резко усиливает имущественное неравенство и способна замедлить поступательное развитие экономики. Эти аспекты привлекают пристальное внимание экономистов, социологов, представителей других наук. Поэтому крайне важно, чтобы проблема финансиализации была корректно сформулирована в рамках макроэкономической и макрофинансовой теории.

— В книге Гелбрейта говорится о появлении денег. Что это значит?

— Создание денег — одна из величайших мистерий в истории человечества. Еще в XV веке венецианский сенатор Контарини заметил, что люди, проводящие денежные операции на скамьях (banca) города, способны росчерком пера сделать своих друзей богатыми. Отчасти это верно, но возможности банкиров сильно преувеличены, поскольку они создают обязательства, которые полагается исполнять. На это справедливо указывал крупнейший знаток денег и финансов, лауреат Нобелевской премии Джеймс Тобин.

Практика создания денег из ничего, ex nihilo, продолжается и по сей день, но, конечно, с достаточно жесткими ограничениями. Это важно понимать для взвешенного, обоснованного регулирования реальных и финансовых рынков. В макроэкономике есть понятие «ответственного» центрального банка, то есть эмитирующего денежную массу в размерах, обеспечивающих устойчивый экономический рост, высокую занятость и стабильность цен.

Роль и сущность денег, их эмиссия и использование активно изучаются с незапамятных времен. Например, Аристотель говорил об экономике и хрематистике (χρεματα — это деньги) как антиподах общественного развития. Кстати, его дихотомия исключительно актуальна и в наши дни, причем именно из-за процессов финансиализации. Новый толчок изучению природы денег дали разработки AI и современных цифровых форм ликвидности. Я использую термин «ликвидность» как синоним термина «деньги».

— Неужели за 2000 лет эти проблемы не нашли своего разрешения?

— Вопрос закономерен. Деньгами, долгами, богатством, их взаимодействием занимались лучшие умы, включая таких гениев, как Ньютон. Да-да, тот самый Ньютон, основоположник дифференциального исчисления. Он был начальником королевского монетного двора (Master of the Mint). В начале XVIII века, непредумышленно завысив стоимость серебра, он установил золотой стандарт фунта стерлингов, который продержался вплоть до 30-х годов прошлого века.

Возвращаясь к вашему вопросу, процитирую Дж. К. Гелбрейта: «В теории денег, как ни в одном другом разделе экономики, исследование сложности используется скорее не для раскрытия истины, а для ухода от существа вопроса». Конечно, такие факторы сбрасывать со счетов не следует, они существенны. Вместе с тем, не отбрасывая ни одну из допустимых гипотез, я бы предложил следующее объяснение этому парадоксу.

Конфуций как-то заметил, что «мы способны замечать многое, но не видеть главное». С одной стороны, следует иметь в виду, что сам объект — макроэкономика и макрофинансы — постоянно увеличивается, меняется и усложняется. Но с другой — не менее очевидны обыденность, рутинность и массовость каждодневных операций с деньгами, прежде всего в сфере платежей. Например, покупая 300 граммов колбасы, мы не говорим, что продаем гипермаркету, скажем, 700 рублей. Верно? На микроуровне это вычурно и не нужно.

Соответственно, экономическая значимость наших микрофинансовых, но массовых действий остается как бы незамеченной. Но деньги — это макроэкономическая категория. На макроуровне объем продаж ликвидности — это совокупный платежеспособный спрос, от величины которого зависит экономическая активность, устойчивость экономики, занятость и благосостояние общества.

— В чем различия в поведении денег на макро- и микроуровнях?

— В действительности все происходит не так, как на самом деле (Станислав Ежи Лец). Для каждого из нас и даже для самой крупной корпорации, деньги — актив: чем их больше, тем лучше. Но на макроуровне деньги ведут себя не как актив, а как обязательство. Поэтому, абстрактно рассуждая, при помощи печатного станка (я несколько архаичен) легко каждого из нас в отдельности сделать номинальным миллиардером, но всех вместе — невозможно. Плачевные последствия подобных действий хорошо известны. Мы можем превратиться в номинальных богачей, но наша повседневная жизнь ухудшится кардинально, потому что все товары, услуги и ресурсы станут еще более ограниченными и дорогими. В 90-е годы Россия пережила нечто подобное: высокую инфляцию, долларизацию и бартеризацию экономики.

— Значит, использование денег — занятие не столь уж безобидное?

— Абсолютно точно. Если ликвидность «покупает» товары, услуги продукты и ресурсы, то, значит, деньги теснейшим образом взаимодействуют с материальным и интеллектуальным богатством общества. Нарушения этого взаимодействия чреваты коллизиями, рыночными коррекциями и кризисами. Любой экономический кризис — это кризис ликвидности (illiquidity), прежде всего на финансовых рынках. Последующий эффект домино распространяет эти сбои и рассогласования на все сферы как экономической, так и другой жизнедеятельности общества.

— Немного странно: если есть деньги, то зачем брать в долг?

— На самом деле ничего странного нет. Общество стагнирует, если деньги лежат мертвым грузом: они должны инвестироваться. На финансовых рынках деньги инвестируются в различные инструменты, в том числе долговые, приносящие доход их владельцам. Насколько финансовые и другие инвестиционные проекты соответствуют общественным потребностям — это предмет их макрорегулирования: в современных условиях только рынок эту проблему удовлетворительно решить не может.

Денежная масса, эмитированная в надлежащих размерах, — а это, повторюсь, платежеспособный спрос — будет стимулировать экономическое развитие, рост реальных рынков. Следовательно, монетарная политика центральных банков, равно как и фискальная политика казначейства, должна постоянно поддерживать сбалансированность денежного и вещественного аспектов общественного воспроизводства. Если казначейство занимает деньги практически всегда, хотя и в разных объемах, то центральный банк либо увеличивает денежную массу и снижает ставку процента (количественное смягчение), либо сокращает ликвидность и повышает ставки (количественное ужесточение). К последнему варианту центральные банки ведущих экономических стран перешли примерно год назад из-за своих чудовищно раздутых балансов активов и пассивов, а также всплеска инфляции.

— Но как связаны деньги и долги?

— Со времен введения Английским банком в оборот банкноты, известно, что деньги уподобляются «мгновенно исполненному» долгу. Именно поэтому они служат мерой долга, стандартом стоимости вещей и богатства аналогично тому, что метр является мерой длины, расстояния. Но, в отличие от физического мира, в экономике возникает интересная коллизия, поскольку сам долг по экономическому смыслу — это ожидаемое, то есть нереализованное, богатство.

Напомню старинную шутку, популяризированную Марком Твеном. В его эссе, акцентируя свои «успехи» в бизнесе, предприниматель говорит: «Еще вчера я не стоил и цента, а сегодня уже задолжал 3 миллиона долларов». Почему это иронично? Потому, что либо долг, то есть ожидаемое богатство, либо богатство реальное. Иными словами, можно утверждать, что на макроуровне долги и истинное (материальное и интеллектуальное) богатство в определенном смысле ортогональны.

— Шутка Твена понятна, но с ортогональностью сложнее.

— Свойства долгов и богатства ортогональны в том смысле, что они взаимонезависимы, взаимодополняют и даже противостоят друг другу. Значит, развитие финансового и реального рынков удобно представить и расшифровать в некоторой системе координат. Методологически это позволяет смоделировать динамику реальных и финансовых рынков, поведение которых происходит в совместной, интегрированной системе. Таким образом решается одна из самых актуальных проблем современной макроэкономической теории. Модель создается достаточно простыми аналитическими средствами, допускает естественные обобщения и не апеллирует к оптимизации некоей функции полезности в конкурентной экономике. Некоторые предварительные результаты моего исследования были доложены научному семинару Международной лаборатории макроэкономического анализа (ILMA), которой руководит Сергей Эдмундович Пекарский. Их обсуждение, полагаю, будет продолжено.

— Вы не только преподаете последние 30 лет в нашем университете, вы закладывали фундамент Высшей школы экономики. Расскажите, пожалуйста, о своем участии в создании Вышки. На каких принципах она строилась? Как хотели учить студентов? Как выстраивали научную деятельность?

— Моя роль в создании университета — это прежде всего участие в становлении современного формата преподавания экономических дисциплин. Многие годы я читал курсы макроэкономики, моделирования экономики переходного периода, ряд специальных курсов по моделям макрофинансов. Горжусь тем, что мои бывшие студенты сейчас занимают видное положение в науке и бизнесе, а многие из них — мои коллеги по преподаванию в университете. С момента основания «Экономического журнала Высшей школы экономики» я член его редакционной коллегии и постоянный автор, с самого первого номера. Возможно, самый плодовитый. Наш журнал менее чем за четверть века стал одним из самых читаемых научных журналов России и имеет высокие зарубежные рейтинги.

Мои коллеги и я, разрабатывая разные аспекты экономической науки, видели российскую науку и образование органической составной частью мирового интеллектуального пространства. Полагаю, что единые принципы и стандарты должны способствовать разнообразию подходов и трактовок в поиске истины. Любое доминирование, а тем более ортодоксия исключает получение нового знания или предлагает его суррогаты. Истинную значимость, на мой взгляд, имеет лишь реальный вклад в создание новой, современной парадигмы экономической науки (выражение нобелевского лауреата Джозефа Стиглица). К сожалению, оценка значимости такого вклада — очень инерционный процесс, занимающий многие годы. И добиться весомых результатов можно лишь при соразмерных затратах и численности научных работников.

Наш университет — а я могу сравнивать — уникальное место для получения новых знаний как в учебном, так и в исследовательском процессе. На мой взгляд, университет, его факультет экономических наук стремятся к разнообразию, но не допускают вседозволенности и отсебятины, всемерно поощряют творчество, сохраняя право на ошибки творческого характера. Я, разумеется, к ошибкам не призываю, но, с другой стороны, не ошибается лишь тот, кто ничего не делает.

— Чего бы вы хотели пожелать нашим студентам?

— Иммануил Кант, который когда-то преподавал в университете Кёнигсберга (нынешний Калининград), утверждал, что фундаментальное образование создает человеку возможности для достижения самых разных целей. Мои многолетние наблюдения жизни нашего университета и его выпускников подтверждают слова этого известного ученого-философа. Активно набирайтесь фундаментальных знаний, в будущем они вам обязательно пригодятся.

Беседовала Татьяна Солюс