За время пандемии стало ясно, что виртуальные коммуникации — это навсегда, онлайн теперь будет сосуществовать с офлайн-общением. Приведет ли дальнейшее расширение виртуальных коммуникаций к смерти кластеров, традиционно полагающихся на компактность, специализацию и в конечном счете на личные контакты лицом к лицу? Можно ли взять на службу новый мир виртуальных коммуникаций, предложив участникам кластеров новую ценность? Об этом в колонке для HSE Daily рассуждает Евгений Куценко, директор Центра «Российская кластерная обсерватория» ИСИЭЗ НИУ ВШЭ.

Формирование кластеров экономической активности — объективное следствие процессов глобализации, снижения транспортных издержек и нормативных барьеров. Лучшие тянутся к лучшим. Государственные органы разных стран, в свою очередь, предлагают специальную линейку мер так называемой кластерной политики. Где-то акцент делается на создании новых точек экономического роста с нуля (прежде всего Азия и Ближний Восток), где-то — на оживлении или трансформации существующих кластеров за счет новых стратегий и поддержки совместных инновационных проектов (Европа, Канада, Латинская Америка). Россия выбрала сразу все. У нас крайне популярны гринфилды — особые экономические зоны технико-внедренческого типа («Сколково», «Иннополис», сеть технологических долин). Одновременно мы стараемся поддержать уже сложившиеся центры компетенций — инновационные и промышленные кластеры, научно-образовательные центры, центры НТИ. Так или иначе, все эти форматы объединяются двумя признаками: тесное взаимодействие между участниками и пространственная компактность.

Время от времени вспыхивают дискуссии о том, какой уровень географической близости в каких случаях наиболее полезен и насколько компактность важна для разного типа участников и разных отраслей. Однако сам принцип «география важна» оставался незыблем. Не столько из-за логистики, ресурсов и сбыта, на чем концентрируются классики пространственной экономики, сколько вследствие психологической важности регулярных контактов лицом к лицу для передачи опыта, знаний, новых идей. В конечном счете для создания инноваций.

Так было до прошлого года, когда коронавирус породил, пожалуй, впервые в истории массовый одномоментный переход к виртуальной коммуникации, символом которой стала программа Zoom. За прошедшее время стало ясно, что эти изменения носят долгосрочный характер и, скорее всего, навсегда поменяют нашу жизнь.

Революция виртуальной коммуникации

Жизнь показала, что вынужденное погружение в виртуальную коммуникацию имеет вполне весомые преимущества. В сфере взаимодействия между организациями можно выделить следующие:

• Расширение прямой коммуникации между государственными органами и бизнесом, снижение роли разного рода ассоциаций, авторитетных участников рынка и пр.; ускорение процесса «разработка мер — получение обратной связи от бизнеса — принятие решений».

• Возникновение нового формата совещаний с сотнями участников: зум, по сути, «резиновый», а участие в нем практически не связано с издержками времени. Как результат, снижаются издержки на передачу информации в сложных иерархических системах и повышается вовлеченность участников. В физическом мире проведение таких встреч немыслимо из-за зашкаливающих трансакционных издержек для всех сторон. Поиск новых технических средств удаленной групповой коммуникации продолжается. Можно вспомнить яркую вспышку популярности Clubhouse в начале этого года.

• Вовлечение новых организаций и людей, ранее не участвовавших в коммуникациях, не включенных в совместные проекты и не претендовавших на меры поддержки. В ряде случаев пандемия и зум позволили переосмыслить границы индустрий и привели к появлению новых сообществ.

Безусловно, жизнь учит, что за революцией часто приходит реставрация. Многие удивительные новшества первичного погружения в виртуальность, увы, не прижились, оставшись частью антикризисной реакции, хотя, казалось бы, когда у нас не кризис. Распространение виртуальных форматов коммуникации оказалось зависимым от демократичности управления и внутреннего ощущения дистанции власти. Логично видеть отказ от расширенных коммуникаций со стороны тех, для кого доступ «к начальнику» и распределение информации является основой поддержания статуса и личной востребованности. Для групп, собранных ради ограничения конкуренции или регулирования доступа к поддержке, открытые зум-обсуждения также окажутся неуместными.

Но даже с учетом этих коррективов очевидно, что онлайн хотя и не вытеснит живое общение, станет сосуществовать с ним, увеличив пространство коммуникационных возможностей каждого человека. Теперь мы можем комбинировать онлайн- и офлайн-форматы, добиваясь невиданной ранее эффективности в коммуникациях. Например, выбрав личную офлайн-встречу для первого знакомства и онлайн — для рутинных рабочих взаимодействий. Коллеги из «Сколково» используют другую комбинацию: онлайн — для первичной оценки питчей, офлайн — для общения с уже отобранными командами. И в любом случае теперь мы, хотим этого или нет, участвуем в бо́льшем количестве мероприятий и совещаний в день, быстрее переключаемся между ними, удобнее контактируем с коллегами из других регионов и стран.

Приведет ли дальнейшее расширение виртуальных коммуникаций к смерти кластеров, традиционно полагающихся на компактность, специализацию и в конечном счете на личные контакты лицом к лицу? И можно ли взять на службу новый мир виртуальных коммуникаций, предложив участникам кластеров новую ценность? Я считаю, что можно, но это приведет к перерождению кластерных инициатив.

Смерть кластеров… и рождение суперкластеров

Вызванное пандемией ограничение такого естественного формата коммуникаций, как регулярное общение лицом к лицу, ведет, в свою очередь, к эрозии пространственных границ. Ведь общаться в зуме можно с одинаковой эффективностью как с тем, кто сидит в другой комнате, так и с человеком, находящимся на другом континенте. А с географическими сглаживаются и тематические ограничения — издержки онлайн-подключения к новым группам также снижаются.

Глобально это приводит к тому, что кластерные инициативы, стремительно теряющие свою естественную рациональность, покоящуюся на поддержании межличностных контактов и особой среды доверия, получают новые возможности для радикального увеличения числа своих участников. А чем больше участников, тем выше вероятность возникновения новых идей, сборки новых проектных конфигураций и команд, возможностей быстрее распознать и воплотить инновации. Но только при правильной организации.

Я считаю, что в ближайшее десятилетие мы увидим реализацию трех стратегий трансформации формата кластеров.

Первая — это выход в новые индустрии и формирование полиотраслевых кластеров. Особенно такая стратегия будет актуальна для кластерных инициатив в крупнейших городах, где на данный момент независимо развиваются десятки различных кооперационных форматов. Традиционная фрагментация объединений по отраслевому признаку ограничивает восприятие и использование хозяйствующими субъектами преимуществ от своего месторасположения. Мы можем стать свидетелями появления единого городского суперкластера. Экспериментом «в эту сторону» является Московский инновационный кластер.

Вторая стратегия — это территориальная экспансия. Не исключено, что мы увидим преодоление кластерными инициативами региональных (или даже национальных) границ. Сами кластеры (как и города, а также другие объективные пространственные объекты) останутся на своих местах, а вот инициативы расширятся. Собственно, организационная сущность не привязана жестко к географии: кластерная инициатива, если она будет сообразной с интересами участников, может включить в себя несколько объективных кластеров. Примерами формирования таких «кластеров без границ» являются инновационные суперкластеры Канады, ряд промышленных кластеров в России, центры НТИ, некоторые из собираемых сейчас кластеров в США. Вслед национальным программам электронного гражданства кластеры смогут обрастать участниками со всего мира.

Третий путь — это вовлечение новых участников за пределами «тройной спирали». Новеллой новой кластерной политики президента США Джо Байдена, запущенной в ответ на кризис пандемии, стала сборка гораздо более широких коалиций, включающих региональные и локальные власти, профсоюзы и другие комьюнити работников, компании, университеты, научные институты, филантропические организации и НКО, «традиционно обделяемые группы населения».

Еще одним важным источником кратного расширения числа участников может стать включение в кластерные инициативы не только организаций, но и физических лиц. Разворот в сторону управленцев среднего уровня и технических специалистов, находящихся в разных организациях или даже вне их, имеющих множество общих интересов и проблем, может стать новым вызовом для кластерных инициатив.

В будущем я ожидаю новый виток конкуренции между различными кооперационными объединениями. Теперь не столько за меры поддержки, сколько за участников и партнеров.

Выиграют те, кто предложит более масштабные и комплексные коммуникации (больше людей, разные индустрии, кластеры и страны), более эффективный и притягательный информационный поток (контакты, мероприятия, проекты, новости), новое качество экспертизы и консультации по перспективным контактам и проектам (опять-таки за счет большего входящего объема информации и новых способов ее обработки).

Я также ожидаю появления новых форматов кооперации кластеров (кросс-членство, общие базы данных и общие возможности для участников), новых способов монетизации сервисов (возможно, по модели подписки, как сейчас для телевидения, музыки или целых экосистем наподобие «Яндекса» или МТС) и широкое привлечение последователей (тематические интерактивные новости и мероприятия по примеру топ-блогеров).

Безусловно, эти тенденции являются вызовами для кластеров (а также научно-образовательных центров, техдолин, центров НТИ, инноградов и других их подобий). Новое время потребует новых компетенций.

Фото: Высшая школа экономики