Стоит ли считать успешными реформы 1861 года? Когда в России закрепился институт экспертизы при подготовке законов и нормативных актов? Были ли элементы рыночной экономики при Сталине? Исследователи искали ответы на эти и другие вопросы в ходе работы международной научной конференции «Меняющаяся Россия в XVII–XX вв.: политика, общество, повседневность», прошедшей в НИУ ВШЭ. 

Школа исторических наук (ШИН) факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ провела международную научную конференцию «Меняющаяся Россия в XVII–XX вв.: политика, общество, повседневность», посвященную 70-летию директора Центра истории России Нового времени, научного руководителя ШИН Александра Каменского. На конференции были представлены 19 докладов 23 исследователей НИУ ВШЭ, МГУ, РГГУ, Европейского университета в Санкт-Петербурге, Уральского федерального университета, липецкого филиала РАНХиГС, Института российской истории РАН, Российского государственного архива древних актов и Миланского университета.

 

Незавершенная модернизация

На завершающей, восьмой сессии конференции профессор Школы исторических наук Михаил Давыдов представил доклад «Пореформенная Россия — архаика против модерна». Он отметил: в течение длительного периода после освобождения крестьян в 1861 году и вплоть до революции 1905–1907 годов в стране не была до конца выстроена правовая модель государства. По мнению Михаила Давыдова, элита стремилась построить отражающее идеи славянофилов и близких к ним интеллектуалов государство, в котором капитализм соединялся с централизованным распределением и патернализмом.  

Антимодернизационные программы были следствием провала крепостничества и слабости образования. Они повлияли на ход крестьянской реформы и будущую динамику преобразований. Профессор МГУ Сергей Мироненко назвал ее великой, но неудачной, она затормозила развитие страны и сельского хозяйства, закрепила обособленность крестьян и ухудшила их материальное положение, хотя те же акторы провели весьма удачную аграрную реформу в Польше, где крестьяне получили землю в собственность и повысили свое благополучие. 

Первоначально предполагалось, что положения 1861 года будут временным урегулированием отношений крестьян и помещиков, а завершение реформы приведет к уничтожению податного состояния. Планировалось создать Сельский устав, адаптировать к реформе бывших государственных крестьян.

Однако события пошли по другому сценарию, и временный статус превратился в общий для деревни в целом, что привело к ее изоляции в общине, приверженность которой соединяла революционеров и реакционеров. Следствием ее сохранения, по мнению ученого, стали бесправие личности и агрессивность толпы. 

Схожая картина наблюдалась и в промышленности. Россия не создала полноценной свободы предпринимательства и своевременно не реализовала инициативы о принятии фабрично-заводского устава и социального законодательства. Министр финансов Сергей Витте, разрабатывая свою программу в начале 1890-х годов, отмечал: многие законы, регламентировавшие деятельность промышленности и предпринимателей, устарели.

Общество и крестьяне менялись: успех столыпинской реформы был бы невозможен без объединенных усилий новых чиновников, общества и нового крестьянства. Однако отечественная элита в целом оказалась, по мнению Михаила Давыдова, слабее японской, проводившей реформы Мэйдзи в конце 1860-х — 1870-х годах. Она опасалась дать крестьянам собственность и гражданские свободы. 

Столыпинские реформы и экспертиза

Профессор Школы исторических наук Кирилл Соловьев представил доклад «Политическая история столыпинских реформ». Он начал с фразы Петра Столыпина. В интервью тот публично заявил, что располагает лишь тенью власти, а сама власть находится под сильным влиянием различных политических и иных течений внутри царского двора и правительства. Пользуясь правом личного доклада монарху, министры нередко проводили собственную линию.

Кирилл Соловьев уточнил: есть представление о системной программе столыпинской реформы, но многие ее пункты были реализованы с опозданием и не в полном объеме. 

Например, законопроект о базовом компоненте преобразований, реформе суда, был внесен в 1907 году, а принят лишь в 1912-м, после смерти Столыпина, причем в выхолощенном варианте; фабрично-заводское законодательство правительство внесло в Госдуму в 1908 году, приняли его с коррективами только в 1912-м, а земская реформа и вовсе была провалена. Столыпинская реформа была результатом не единоличного целеполагания, а действий многих акторов, в том числе членов Госсовета и Государственной думы.

Депутаты в тот период выступали не только как законодатели, но и как эксперты. В отличие от чиновников, они имели четкие мнения по обсуждавшимся вопросам, а также становились лоббистами, защищавшими интересы губернии, общественного объединения или компаний, с которыми до этого сотрудничали.

Кирилл Соловьев отметил низкую явку на заседаниях Государственной думы: нередко там не было кворума, составлявшего всего 150 человек. Причина крылась в том, что одни парламентарии регулярно направлялись в министерские канцелярии, другие предпочитали находиться в избирательном округе.

Докладчик подчеркнул разнородность парламентариев. Из 442 депутатов лишь 162 хотя бы однажды выступили на заседании или направили запрос. Они примерно поровну разделяются между правыми, центром, левыми (к ним относили кадетов) и левыми радикалами. Остальные, а это внушительное большинство, не оставили документального следа.

Далеко не все деятельные депутаты были одинаково активными: в подготовке докладов участвовали от 25 до 35 человек, всего 6–8% депутатского корпуса. 60% депутатского ядра — октябристы, люди с высшим юридическим образованием, имевшие опыт госслужбы и представлявшие земства или города. 

По этим характеристикам активные депутаты были близки высшей бюрократии, они нередко были членами одних и тех же неформальных сообществ, например Клуба общественных деятелей, в котором в 1906 году состояли государственный контролер Дмитрий Сольский, министр государственных имуществ Алексей Ермолов и известный журналист, брат будущего премьера Александр Столыпин.

Историк подчеркнул: ни в одной из дум не было проправительственного большинства, даже правые партии были отчасти оппозиционными. Чтобы выстроить контролируемую систему, искали ситуативное большинство, что не всегда давало ожидаемый результат.

Кирилл Соловьев отметил: реформа стала процессом, претерпевавшим постоянные изменения и приводившим к новым редакциям законопроектов, в котором участвовали многие акторы, а его динамика не всегда зависела от исполнительной власти. По его мнению, трагическая гибель Столыпина в сентябре 1911 года не остановила импульса реформ 1906–1907 годов.

«Одна из составляющих реформы — процесс обсуждения, официальной многосторонней экспертизы, он был включен в процедуру работы государственных институтов, это поменяло политическое пространство России», — подытожил Кирилл Соловьев. 

Руководитель ШИН Галина Бабкова отметила, что важность экспертизы осознавалась: с начала XVIII века чиновники четко понимали необходимость детальной проработки значимых решений.

Кирилл Соловьев считает, что именно с 1906 года экспертиза проводилась на постоянной основе и экспертов невозможно было изгнать и изъять из процесса подготовки решения.

Доцент Школы исторических наук Галина Орлова поинтересовалась, как можно изучать «молчаливое большинство» Государственной думы и как на работу депутатов влияли эмоции. 

По мнению докладчика, «спящих» депутатов сложно изучать как политических деятелей, они представляют скорее социологический интерес. При этом депутаты 1-й Государственной думы ощущали себя Учредительным собранием, к которому должна прислушиваться исполнительная власть.  

Модератор сессии, доцент департамента истории Санкт-Петербургской школы гуманитарных наук и искусств НИУ ВШЭ в Санкт-Петербурге Татьяна Борисова, обратила внимание на теоретическую рамку доклада: роль экспертного знания как инструмента ограничения власти суверена.

Сталинский рынок

Профессор Школы исторических наук Олег Хлевнюк представил доклад «Между планом и рынком: экономические новации в СССР в 1920–1940-е гг.». Он подчеркнул, что советские реформы, в отличие от дореволюционных, остаются малоисследованными, поскольку они не вычленяются из исторического процесса, что вызвано спецификой изменений, слабо влияющих на ключевые параметры системы. 

Он напомнил, что сталинская «революция сверху» конца 1920-х годов, антинэповская контрреформа, стремление отказаться от товарно-денежных отношений создали каркас советской политической и экономической системы, положив в ее основание пятилетние планы.

Ни один из показателей первой пятилетки не был выполнен. Неудачи привели к попыткам сбалансировать административные и рыночные методы. Своего рода неонэп исследователь видит в ситуации середины 1930-х годов: отмена карточек в 1935 году, возможность приобрести товары и продукты за деньги, особенно в крупных городах, возвращение торговли как одной из важных отраслей экономики. В не опубликованной официально речи Иосиф Сталин говорил, что товарооборот и денежное хозяйство — немногие буржуазные инструменты экономики, которые следует использовать «до дна».

Эти преобразования не меняли суть системы, но поддерживали ее и рядовых людей. Крестьянские хозяйства укрепляли колхозную систему. Например, в 1938 году посевные площади личных хозяйств колхозников составляли 4,6% площадей колхозов, но на них выращивалось около 38,4% овощей и картофеля и 68% мяса и молока. Личные хозяйства были амортизатором потребления, и голод 1936 года был менее разрушительным благодаря им. Происходило неформальное расширение личных хозяйств колхозников за счет аренды колхозной земли. 

В условиях Великой Отечественной войны и максимального напряжения экономики правительство отчасти согласилось с рыночной торговлей продуктами. Это укрепило позиции крестьянских хозяйств, особенно находящихся рядом с большими городами, а также кустарных производств, занимавшихся предоставлением услуг и производством товаров повседневного спроса. После окончания Великой Отечественной войны Наркомфин предложил сохранить эти экономические практики: разрешить кооперативам скупать и выпускать отдельные видов товаров, содержать купальни и постоялые дворы. Однако правительство не поддержало эти меры.

Описанные новации выглядят непоследовательными попытками интегрировать в советскую экономическую систему рыночные и квазирыночные элементы. Такие реформы сглаживали противоречия системы, но не вели к ее изменениям, они допускались как временные. Непоследовательность и кратковременность изменений были следствием самодостаточности централизованной государственной экономики. 

Олег Хлевнюк подчеркнул: даже управляя страной длительное время, Сталин и его окружение оставались революционерами, считавшими насилие лучшим методом и не доверявшими реформам.

Экономические новации Никиты Хрущева сводились к аппаратным изменениям и сопровождались «атаками» на личные хозяйства крестьян, результаты косыгинских реформ конца 1960-х — начала 1970-х годов оказались ограниченными, а вопрос, были ли реформы Горбачева попыткой изменить систему или инструментом ее демонтажа, остается открытым. По мнению докладчика, необходимо начать комплексное изучение экономических реформ в СССР с точки зрения их планов, реализации, последовавшего эффекта, обращая особое внимание на их потенциал. Обязательным элементом должен стать учет масштабов распространения частной инициативы и неофициальных горизонтальных связей.

«Система была пористой, внутри нее возникали теневые, но эффективные явления и практики. Похоже, что именно из этих практик выросли изменения 1980-х годов, разрушившие систему», — резюмировал Олег Хлевнюк.

Реформы стали способом амортизации революционного режима, заметила Татьяна Борисова. 

В завершение конференции научный руководитель Школы исторических наук Александр Каменский поблагодарил докладчиков, организаторов и участников. «Возьму на себя смелость заявить, что у нас получилась замечательная конференция, свидетельством чего стало большое число участников в завершающей сессии, это уникальное явление. Юбилей может случиться с каждым. И если мы будем сопровождать юбилеи такими мероприятиями, будет праздник, который всегда с тобой», — подытожил он.