Коммуникацию во время пандемии исследователи называют кризисной. Это понятие включает в себя срочные оповещения, информацию о распространяющейся инфекции. Участники проведенного в НИУ ВШЭ открытого семинара «Дискурс о пандемии: нарративы и многоязычные регионы» подошли к теме COVID-19 с лингвистической точки зрения, изучив опыт информирования населения областей и республик России, где говорят на разных языках.
Семинар проводился в рамках большого проекта НИУ ВШЭ «Речевые практики российского общества: профессиональная и социокультурная перспективы», руководителем которого является профессор школы филологических наук Мира Бергельсон.
В кризисных ситуациях, например когда начинается землетрясение и надвигается цунами, необходимо быть уверенными, что все проживающие на территории немедленно получили информацию и знают, что делать. Для информирования обычно выбираются одноязычные сообщения. При этом уязвимые группы населения могут не иметь технических средств для перевода, и их коммуникационные возможности в этом случае еще более урезаны, поскольку информация, передаваемая по радио или громкоговорителям, до них не доходит, рассказала старший научный сотрудник Центра фундаментальных исследований НИУ ВШЭ Влада Баранова. Она привела пример из Китая: было принято считать, что все жители понимают путунхуа, а когда стало ясно, что это не так, был издан специальный медицинский справочник на уханьском языке. «Когда Ухань оказался в центре пандемии, то, что до этого не осознавалось как важное языковое различие, оказалось в центре внимания», — отметила эксперт.
Влада Баранова, фото: Высшая школа экономики
При этом, по ее словам, важно включать «местное знание»: нужно, чтобы с населением взаимодействовали не лингвисты извне, не нейросеть, которая создает машинный перевод, а тот, кто знает локальные практики. «У такого человека знание должно быть не просто языковым, а более сложно организованным», — поясняет Влада Баранова. В некоторых культурах существуют ограничения, не позволяющие, например, обсуждать сенситивные темы, связанные со здоровьем, особенно с репродуктивным. Эту проблему должна решать медицинская лингвистика, задача которой — сделать так, чтобы доступ к медицине в многоязычном обществе был инклюзивным, доступным для всех.
При анализе коммуникации в регионах России во время пандемии под эффективностью стоит понимать не только скорость распространения, но и доступность информации — насколько точно выбранные термины передавали людям смысл того, что им нужно делать. Важно учитывать достаточность информации о болезни, о вакцинации, мерах предосторожности, общение пациентов с врачами, информацию о вакцинах, беседы с вакцинируемыми, отмечает эксперт.
На начальных этапах информирование о мерах безопасности в регионах проходило на русском языке, при этом миноритарные языки практически не использовались. Это касается и «языкового ландшафта»: объявления о масочном режиме и соблюдении дистанции были в основном русскоязычными. Большие города в этом смысле тоже не стали более многоязычными, хотя в Москве, например, встречались объявления о штрафах за несоблюдение масочного режима на киргизском языке.
Примечательно, что миноритарные языки использовались именно в тех случаях, когда необходимо было сделать «поведение иноэтничных людей подходящим и удобным для большинства». «На этих языках не передавалась информация о том, что может сделать человек, чтобы сохранить собственное здоровье», — констатирует Влада Баранова. Соответствующие материалы распространяли только НКО и публиковали их только в интернете.
В СМИ информирование на миноритарных языках было совсем незначительным. Когда такие сообщения все же встречались, носителей языка в них удивляли некоторые слова. Так, в чувашских медиа использовался термин «кǎшǎлвирус» (произносится «кашалвирус»), притом что жители Ядринского района между собой привыкли использовать стандартное «коронавирус». По наблюдениям спикера, миноритарные языки использовали в основном блогеры и неофициальные СМИ. Республиканские медиа преимущественно публиковали материалы на русском, чтобы, как считает исследователь, добиться высокой скорости распространения.
В докладе «Речевые практики» приглашенный преподаватель факультета гуманитарных наук Станислав Белецкий и его коллеги исследовали пандемийный дискурс: они проанализировали взятые у студентов интервью о жизни в самоизоляции весной 2020 года.
Это, делится исследователь, была «попытка распознать мифологию, кроющуюся в рассказах о жизни в условиях пандемии». Согласно гипотезе, эпидемия коронавируса обусловила появление особых форматов проговаривания опыта жизни или выживания в условиях пандемии. Дискурс — фиксированная конструкция значений. «Если мы поставим себе цель понять, как эта конструкция складывается, как эти значения фиксируются, то мы будем использовать такие понятия, как “узловые точки”, “моменты” и “элементы”», — объясняет логику исследования Станислав Белецкий.
Узловые точки — привилегированные, особые знаки, которые задают интерпретацию всем остальным. Для примера эксперт использовал изображение стоящего на столе торта, декорированного съедобными фигурками вируса, антисептика, салфеток и антибактериального мыла. Моменты — те знаки, лексемы языка, которые получают свое значение в связи с узловой точкой: маска, которая обычно надевается во время карнавала, получила значение медицинской в связке с узловой точкой «ковид». Элементы — те знаки, которые приходят из области дискурсивности, но своего значения в связи со знаком еще не приобретают. Здесь это стол, который никак не переосмыслен с точки зрения дискурса.
В результате можно проследить, что о человеке чаще всего говорится в связи с болезнью и тем, как она его меняет. Болезнь даже становится антагонистом человека. Улица превращается в символ свободы из-за невозможности человека выйти из дома. Вкус упоминается в связке с его исчезновением как главным симптомом болезни.
Фото: iStock
